Смертельный свет змеи Волкан смотрел на Агея во все четыре налитых кровью глаза. Тонкие шеи хищника прогнулись под тяжестью голов. Липкие от пота бока ходили кузнечными мехами. Клочья розовой пены падали на пожухшую траву опушки, срываемые с губ хриплым дыханьем. Капли черной крови скатывались по слипшемуся меху груди. Зверь оглянулся правой головой и переступил с ноги на ногу. Лес звал своего обитателя обратно. Врёшь, не уйдёшь. Зря, что ли, тебя восемь часов кряду сквозь непролазные дебри выманивал? Агей от души ткнул волкана острым стеком в ногу. Тот раздражённо заклокотал горлом, сделал шаг навстречу обидчику, но тут же остановился. Голод и жажда крови отошли на второй план, инстинкт самосохранения пересилил. Зверь развернулся и затрусил в чащу. Зычно гаркнув, Агей заложил широкую дугу и ринулся наперерез. Что ж, думал он, погонял ты меня по лесу порядочно, настал мой черёд. Уставшее животное послушно отпрянуло от деревьев. Связываться с обезумевшей добычей волкан не хотел. Его удалось отогнать от спасительного леса ещё метров на сто. С каждым шагом зверь отступал от напрыгивавшего, подобно молодому петушку, человека всё менее охотно. Юлил, рычал, щерился, затравленно крутил головами. Агей повесил стек на пояс и, достав из голенища широкий нож, приготовился к последней яростной сшибке. Хозяин чащоб его не подвёл. Устав пятиться, он смолк, пригнул головы и ринулся вперёд, пытаясь достать мучителя ощеренными в широком оскале зубами. Скорость никогда не была сильной стороной волканов. Огромные и мощные, они медлительны и неповоротливы. Потому и охотятся стаей, окружая зубрелов, прижимая их к реке или болотам. Агей шагнул вправо, легко уклонившись от нападающего хищника, пригнулся и всадил нож в бок волкана по самую рукоятку. Зубы пролетавшего мимо зверя почти сомкнулись на плече охотника, но, соскользнув, оставили на нём лишь глубокие царапины. Волкан всхлипнул, будто подавившись, и рухнул на землю. Увлекаемый им, Агей упал рядом, но ножа не выпустил. Наоборот, он ещё крепче вцепился в ручку и попытался повернуть её в ране. Замер, прислушиваясь к агонии. Когтистые лапы хищника судорожно скребли землю, головы бешено вращали багровыми глазами, хвост утюжил примятую траву. Звук дыхания с каждой секундой становился всё тише. Когда конвульсии прекратились, Агей высвободился и тяжело поднялся на ноги. Одежда порвана, плечо саднит, рукав медленно пропитывается кровью. Но могло быть и хуже. Зверь не справился с инерцией и не смог вцепиться в противника присущей его родичам мёртвой хваткой. Осеннее солнце спелым яблоком висело над близким лесом. До дымящейся на пригорке деревни оставалось порядка километра. Пожалуй, пару ходок можно будет сделать до темноты. Хотя, кто ему даст? Сможет оставить себе то, что за раз унесёт – уже хорошо. Агей умело разделал волкана, вырезал большой кус из стегна, взвалил на плечо и зашагал к домам. С дозорной вышки его заметили чуть раньше, и навстречу уже спешили трое мужиков с топорами. Стылый ветерок шелестел сухой травой. Вынырнувшая из-за горизонта не ко времени Луна недоуменно смотрела на одинокую освежеванную тушу посреди увядающего луга. Вечер медленно перетекал в ночь. *** Влас явился, когда Агей уже отужинал и тетёшкал сына, греясь у тёплой печи. Стукнув в косяк пару раз для порядка, гость вошёл в горницу и, не дожидаясь приглашения, уселся на лавку у двери. - С удачной охотой тебя, кум, - пробасил он, с деланным интересом разглядывая свои жилистые руки. - Повезло, - хмуро буркнул Агей, понимая о чём пойдёт разговор. – Стая за зубрелами на зимовье откочевала, этот один остался. С вожаком, видать, власть не поделил. Молодой был, но уже матёрый. - Это хорошо, мясо нам нужно. Зима на носу. Вот только, говорят, ты не всего зверя отцам-учёным отдал. Я-то, конечно, не верю, но Ефрем, дежуривший на вышке, божится, что одной ляжки не хватало. - Иди, Тошка, к мамке, - опустив сына на пол, подтолкнул его в спину Агей. – У неё, вроде, кусок сахара оставался. Радостный ребёнок набросил на плечи душегрейку и бойко утопотал на улицу. Когда за ним закрылась дверь, Агей пристально посмотрел в лицо старосте и глухо сказал: - А если так? Ведь это я его добыл. - Таков порядок, - вздохнув, ответил Влас. – Мы отдаём всю добычу отцам, они её очищают и делят поровну. - Вот я уже и поделил. Помолчав, Агей продолжил уже просительно: - Ты же помнишь, Влас, Тошка прошлую зиму едва пережил, а эта будет ещё голоднее. Когда это видано было, чтобы уже к середине октября зверь на юга практически весь откочевал, хотя и не холодно ещё? На шальных волканов охотиться приходится. - Таков порядок. Не очищенная по научной методе пища ядовита. - Очищают. Чем? Ты видел, как они это делают? – Агей наклонился к старому приятелю, ставшему в свои неполные сорок старостой деревни, и убеждённо зашептал: - Враки это. Сколько раз на охоте из ручьёв пили. Ягоды, опять же. Соберёшь горсть, бросишь в рот и дальше идёшь. И ничего. Даже желудок не расстроится. Все охотники это знают, но молчат. - Вот и ты молчи, - так же тихо посоветовал Влас. – Кощунство это, антинаучная ересь. А мясо верни. - Нет. – Агей сжал кулаки и набычился. – Не верну. Без него совсем труба. - Как знаешь, - вздохнув, сказал староста и встал. – Моё дело предупредить. Ты большой уже, у тебя своя голова на плечах, но смотри, как бы хуже не было. Все затаились, ждут, чем дело кончится, и отцы-ученые это прекрасно понимают. Не спустят они тебе. - Пусть, - угрюмо насупившись, буркнул Агей. – Что будет, то будет, а без собственных запасов нам эту зиму не пережить. - Да кто ж спорит? Но не так их надо было создавать, не так… эх… - Влас махнул рукой и, не прощаясь, вышел из дома. Его шаги быстро стихли за дверью. В печи ласково трещали дрова. Ветер за стеной казался далёким и нестрашным. Звёзды, пользуясь ясной погодой, с интересом пялились на земную жизнь, а над головой хмуро глядевшего в огонь Агея сгущались невидимые тучи. *** - Нет истин, кроме научных. Наука точна, верна и всеобъемлюща. Наблюдение и анализ. Систематизация и обобщение. Вот ключи к пониманию мира. Только научные знания истинны, потому как повторяемы и не зависят от наблюдателя. Остальные теории – сон разума и искушение для легковерных. Кто отринул истину, верит в несуществующее или не подчинятся логичным правилам, тому не место в нашем обществе. Учитель бойко стучал мелом по коричневой доске алтаря, привычно рисуя священные знаки: иксы, игреки, интегралы и квадратные корни. - Один из нас оступился. Но наука милостива и справедлива. Она всегда даёт шанс исправиться и вернуться в её лоно. Агей Бирюк, что ты можешь сказать в своё оправдание? Все присутствовавшие в храме затаили дыхание. Слышно было, как настойчиво бьётся в стекло шальная, невесть как дожившая до холодов, муха. Люди, плотно забившие тесный зал, принялись вращать головами в поисках виновника отклонения от канонической проповеди. - Не пришёл? Вот так и начинается падение. Сначала нарушается одно правило, потом другое. Оступившийся единожды начинает плевать на заповеди, а потом, глядишь, уже верит в колдовство и магию или проповедует какой-нибудь монокульт из прошлого. - Да здесь я, - раздалось из задних рядов. - Чем можешь ты оправдать свой поступок? – оживился учитель. – Ты украл у товарищей. - Ничего я не крал. - Охотники, вышедшие свежевать волкана, убитого тобой, обнаружили нехватку части мышц на задней правой ноге. - Это он где-то до меня. Может, на болоте кто мимоходом хватанул, может, за сук зацепился. По помещению запорхали сдавленные смешки. Народ зашевелился, меняя позы. По рядам пополз шепоток разговоров. - Ты издеваешься над служителем науки? Издеваешься над товарищами, которых лишил еды? – голос учителя усилился, забил все звуки. - Почему товарищей лишил? Своё взял. - Да потому, что мясо общее. После таинства очистки оно должно быть разделено поровну между всему. Это основное правило общежития. - Поровну? – Теперь уже и Агей кричал, усиленно жестикулируя руками. - А почему у всех по весне только кожа да кости, а у вас, служителей науки, пузо к апрелю только больше становится? Он голода пухнете? Почему последней зимой из учителей никто не умер, а в деревне почитай в каждом доме потеря? - Замолчи! Не святотатствуй в храме! - Люди, я что, напраслину возвожу? Вспомните, как лоснились их лица, когда у других кишка кишке фиги показывала. - Да выведете его, наконец. Голос учителя сорвался на визг. Два дюжих послушника подскочили к Агею, схватили его за руки и поволокли к выходу. - Фрол, Стас, где вы? Вы же знаете, сколько добычи приносится, а сколько делится между всеми, - не унимался бузотёр. – Сами же говорили… Никто не бросился ему на помощь. Даже закадычный дружок Фрол, с которым не одну засаду сиживали. А ведь договаривались намедни. Неужели, струсил в последний момент? Голос взбунтовавшегося охотника стих за захлопнувшейся дверью. - Никакого снисхождения к упорствующим, - учитель старался говорить уверенно и весомо, но сорванный голос то и дело давал петуха. – Наука милостива, справедлива, но непреклонна. Когда-то невежды жгли учёных на кострах и, если смотреть на их выходки сквозь пальцы, они могут и сейчас вернуться к варварству. Не позволим. Оградим общество от дурного влияния отщепенцев. В помещении опять стало тихо, как на кладбище. Мужики, потупив головы, разглядывали мозоли на потраченных въевшейся грязью руках, женщины то тут, то там беззвучно вздыхали, смахивая невольную слезу. Только запоздалая муха продолжала долбиться в окно упорно и размеренно. Лишь паузы между ударами стали чуть подлиннее, да гудение более натужным и надсадным. Казалось, ещё немного и она не взлетит. Сядет на край рамы, прилипнет сеточными глазами к стеклу, да так и замрёт до весны. Но она оживала раз за разом, подавая людям пример упорства и верности. *** Мелкий дождь шёл второй день. Всё бы ничего, но вкупе с холодным, пронизывающим до костей ветром, гуляющим на открытом пространстве, он способен выстудить кого угодно. Даже охотника в добротной, видавшей виды куртке, не то что пятилетнего ребёнка и его, кутающуюся в сто ветхих одёжек, мать. Агей приметил узкий рукав леса, вклинившийся в бескрайнее поле чуть в стороне от намеченного пути, и свернул к нему. Пусть будет небольшой крюк, зато, под защитой ветвей и идти приятней, и дует меньше. Ганка беспрекословно свернула следом за ним. Она шла, как в тумане. Тело била крупная дрожь, мышцы тупо ныли от непрестанной нагрузки. Сил оставалась только лишь на то, чтобы бездумно переставлять ноги, следуя за широкой спиной мужа, и смотреть, как бы ни обо что не споткнуться. Тошка, мешком висевший у матери за спиной, на смену курса не обратил внимания. Уже на третий день пути он отказался идти самостоятельно и теперь кочевал с матери на отца и обратно. Да и как ему на это пенять, если сил в тщедушном тельце кот наплакал, а пополнить их нечем. Отцы-учёные отобрали злосчастное мясо, разрешив взять с собой только одежду и утварь, а охота по-прежнему была никакой, хоть и продвинулась на юг семья изгнанников за неделю пути изрядно. Несколько раз в поле их зрения попадали небольшие деревеньки. Но, завидев белый флаг со знаком бесконечности у ворот, Агей обходил эти очаги цивилизации стороной. У служителей науки связь налажена, и ничего хорошего строптивца и его домочадцев в их вотчине не ожидает. Опальный охотник искал независимые поселения. Бродяги рассказывали, что таких много стоит вдоль дорог. И чем дальше на юг, тем их больше. На опушке Агей развёл небольшой костерок у корней старого, раскидистого дуба и ушёл на добычу. Зверья вокруг стоянки ожидаемо не было. Те животные, что не откочевали на юг, забились в чащу, притаились по норам или вообще впали в спячку, едва разыгралась осенняя ненастица. Грибы отошли. Лишь кое-где краснела кустиками чудом уцелевшая брусника, да попался на пути густой островок осыпавшейся олешины. Набив орехами карманы и собрав полную шапку ягод, Агей уже направлялся назад к костру, когда заметил шевеление в густой пожелтевшей траве. Толстая, с детскую руку, чёрная змея неторопливо ползла мимо. Ещё один привет из жаркого солнечного лета. Вялая и сонная, на двуногого бродягу она не обратила никакого внимания. Как оказалось, зря. Рассудив, что на бездичье и гадюка – заяц, охотник аккуратно положил ношу на землю, вытащил из-за пояса нож, примерился и в два быстрых прыжка настиг грозу мышей и лягушек. Короткий замах, свист стали в воздухе – и вот уже ядовитая голова откатилась от тела, щедро пачкая траву кровью. Радостный Агей подхватил вожделенное мясо и, не забыв про ягоды с орехами, бросился к семье. Уставшая, измордованная долгим полуголодным путешествием Ганка заметно оживилась. Она привстала с импровизированного ложа и с интересом смотрела, как муж разделывает змею, насаживает на прут и поджаривает, медленно вращая над костром. - Смотри, Тошка, папа мясо принёс. Сегодня у нас будет настоящий ужин. - Не хочу змею, она жжётся. - Не жжётся, а кусается глупенький. Не бойся, у неё головы нет. Она больше никого не укусит. - Всё равно не буду, - упрямился сын. – Она горячая, жжётся. Агей с Ганкой так и не смогли уговорить его попробовать хоть кусочек. Что они не делали: и дули на мясо, и кусали сами, и разрывали пищу на мелкие волокна. Ни в какую. Малыш плотно сжал губы и цедил сквозь них, что змея плохая. Сдавшись, родители разделили мясо на двоих. Ганке досталась, естественно, большая его часть. - Смотри, какая худющая стала, - приговаривал Агей, скармливая жене кусок за куском. – На ногах еле стоишь, а нам ещё идти и идти. Ешь, давай. А то не посмотрю, что ребёнок рядом, и отшлёпаю, как следует. Ганка благодарно улыбалась, глотая драгоценное мясо. Ей казалось, что жизнь налаживается, и самое худшее уже позади. Скоро они найдут себе новый дом, и он будет гораздо уютней и приветливей предыдущего. Унылый дождь тихо стучал по редким листьям. Промозглый ветер рвался в клочья, путаясь в корнях. До ужинающих путешественников долетали лишь его обрывки. От костра шёл не сильный, но ощутимый жар. Неожиданный уют накрыл стоянку невидимым одеялом. *** За высоким бетонным забором виднелся с десяток каменных прямоугольных домов, разбросанных по редкому парку. Самый большой из них, в целых три этажа, стоял в центре огороженной территории. Остальные жались к ограде, прятались среди деревьев, скромно ютились в тени гигантского собрата. Окна местами выбиты, двери нараспашку, у ворот грудой валяется оставленная на произвол судьбы и уже давно прогнившая мебель. Гиблое, заброшенное место, но дальше идти нельзя. Ганка совсем расклеилась. Надо затаиться и переждать. Авось, выкарабкается. Агей обернулся и посмотрел на прислонившуюся к дереву жену. Скулы заострились, щёки впали, кожа будто в ожогах, волосы, внезапно поредевшие, висят жирными, неряшливыми прядями. От полюбившейся некогда женщины остались лишь огонь в поблёкших глазах и упрямый излом губ. Ничего, выкарабкается. Обычная простуда. Нужны лишь покой, тепло и обильное горячее питьё. Для этого необходима основательная стоянка. С потолком, стенами, очагом. - Подождите здесь, я сейчас вернусь. Прощемившись сквозь проржавевшую калитку, Агей двинулся по заросшей травой тропинке. Ему хотелось найти слабо тронутое природой помещение. Желательно, с целыми стёклами. Если в нем будет ещё и печь – вообще предел мечтаний. Подходящий дом нашёлся сразу за огромным центральным зданием. Маленький, аккуратный, абсолютно целый, он даже выглядел обжитым. Чтобы проверить правильность выбора, Агей зашёл внутрь и застыл у порога. Перед печкой на корточках сидел седой старик и невозмутимо подбрасывал дрова в огонь. Охотник отругал себя последними словами. Как же он не заметил дымок над трубой? Совсем голову потерял от свалившихся забот. Забросив последнюю палку в печь, старик аккуратно закрыл дверцу, кряхтя, поднялся и повернулся к гостю. Глубоко посаженные карие глаза смотрели на пришельца спокойно, без малейшей тени удивления. Густая седая борода делала его похожим на доброго дедушку из детских сказок. - Раз пришёл - заходи. Нечего на пороге стоять. Тебя как зовут? - Агей. - А меня – Макар. Снимай куртку, чаем напою. Погреешься, расскажешь, куда и зачем идёшь. - У меня там жена с сыном. Больная. Ей бы отлежаться. - Вот оно как. Давай её сюда, у печки положим, тоже чаем напоим. Тебе помочь? - Нет, я сам, - отказался Агей и выскочил за дверь. Его настроение улучшилось. Они нашли дом, из которого не гонят. Обжитой, тёплый, уютный. Остальное приложится. Не может не приложиться, ведь они столько вынесли в поисках нового пристанища. Похоже, что их странствия подошли к концу. Теперь осталось лишь пережить наступающую холодную и голодную зиму. *** Мужчина неторопливо шёл вдоль опушки по едва заметной под слежавшимся снегом просёлочной дороге. Наст размеренно хрустел под его тяжёлыми коричневыми сапогами. Движения скупы, экономны. Ноги едва поднимаются над ледяной коркой. По всему видно, что идёт давно и очень устал. Странно было видеть одинокого человека так далеко от ближайших деревень. За два месяца скитаний в поисках добычи Агей исходил округу вдоль и поперек и встретил людей только раз. Но то были охотники. Эти - другое дело. Те крались сквозь чащу по следам кабана, а дичь, как известно, и до Астрахани доведёт. Но этому-то чего тут нужно? Кто он? Бродяга, лиходей, лазутчик ватаги грабителей? Агей затаился в кустах у опушки и собирался выждать, пока тот пройдёт мимо, но что-то в путнике показалось ему знакомым. Фигура, походка, видавший виды тулуп с заплатой на боку? - Влас? – окрикнул он, связав все полуприметы воедино. Прохожий остановился и обернулся. Точно он. - Какими судьбами? – спросил Агей, выбравшись на дорогу и подойдя поближе. - Как и ты, - хмыкнул староста. – Отправлен обществом искать лучшей доли. - И чем же ты прогневал отцов-учёных? Вроде, не было у них вернее союзника. - Да не учёных, а новые власти, - вздохнув, ответил Влас. – Твой дружок, Фрол, народ на бунт подбил. Объявили деревню свободным поселением, всех учёных выпроводили и меня вместе с ними. - Вот, значит, как… - Агей взял паузу, обдумывая услышанное. – А чего это он? Дошло, наконец, что меня несправедливо выперли? Так поздно уже, некого больше защищать. Третий месяц здесь живу. - Какое там, - махнул рукой бывший староста. – Отцы к рождеству опять паёк урезали, вот и обострилось с голодухи чувство справедливости в народе. Зато тут уж и тебя вспомнили, и слова твои про рожи лоснящиеся и про животы, что в мантию не влазят. Он говорил не совсем так, но смысл передан верно. Агей решил не поправлять старосту. - Да ладно мы. Сам-то как? - Нормально. Приютил нас тут один. Говорит, сторож. Охраняет «законсервированный» объект до лучших времён. Агей вкратце пересказал Власу историю своих скитаний в поисках пристанища. - Рад, что у вас всё хорошо сложилось. Ганка довольна? - Умерла Ганка. Как сюда пришли, на следующий день и умерла. Помолчали, вспоминая безвременно ушедшую. - Ладно, - решился Агей, - пошли в гости. Обогреешься, отдохнёшь, а дальше как хозяин решит. Не дожидаясь ответа, он развернулся и зашагал в лес. Скрип снега за спиной подсказал, что его приглашение принято. Спокойный зимний день быстро перетёк в безветренный вечер. Лишь хруст наста и треск веток нарушал лесную тишину. Да ещё где-то вдалеке, проснувшись, проухала сова, но и она вскоре смолкла, улетев по своим совиным делам. *** Ночь стояла ясная и недвижная. Лес был будто вморожен в стеклянный воздух. Яркие зимние звёзды безучастно рассматривали Землю сквозь толщу воздуха, как сквозь увеличительное стекло. В их холодном свете заснеженный холмик у ограды переливался всеми цветами радуги и казался сделанным из голубого льда. Агей сидел на принесённом сразу после похорон чурбане и невидяще смотрел на памятный камень. - Вот ты где. Так и знал, что тебя здесь найду, - сказал за его спиной прискрипевший по натоптанной тропке Влас. - Договорились? - Да. Остаюсь, по крайней мере, до весны. - Того, что старик для себя припас, на четверых не хватит, - не оборачиваясь констатировал очевидное Агей. - Из леса не буду вылезать, а обузой не стану, - уверенно пообещал Влас. Агей молча кивнул головой. Робкий разговор угас. - Ты по весне обратно не собираешься? – спросил после долгой паузы почувствовавший внезапную неловкость Влас. - Родная деревня, всё-таки, ребята, общество… - Где она, - Агей кивнул на холмик, - там у меня и родина, сын - моё общество, а ребята… Что они делали, когда меня с семьёй за ограду вышвыривали? Вот ты скажи, было хоть из-за чего бунтовать? Дотянут до весны? - Запасы-то большие у отцов-учёных были, - пожав плечами, высказал сомнения Влас, - но народ будто с цепи сорвался. Поделили всё и начали жрать, как не в себя. Сплошной пир, угар и праздник. Таким макаром до весны может не хватить. - Тем более. Зачем нам с сыном возвращаться в голодную и безумную деревню? Теперь наш дом тут. Мужчины опять замолчали. Теперь тишина никого из них не смущала. Тонкой струной звенела она в ушах, напевая грустную, но жизнеутверждающую мелодию. Да и что горевать? Все целы, здоровы, сыты. Завтра будет ещё один день. Он принесёт с собой новые заботы, надежды и радости. А, значит, жизнь продолжается. *** На полянах в лесу появились первые проталины. Ручейки радостно бежали между корнями, омывая стебли подснежников. Птичий пересвист настойчиво кликал близкую весну. Однако, бегающей и прыгающей живности среди деревьев ещё не было. Спали в берлогах исхудавшие за зиму медведи, готовились к возвращению в родные края зимовавшие в южных степях зубрелы, неспешно шли по их следам стаи клыкастых волканов, таились по кустам зайцы, лишь в сумерках выползая погрызть кору на и так уже изрядно обглоданных молодых деревьях. Природа медленно просыпалась ото сна, готовая в любой момент взорваться красками, цветами и запахами, как только припечёт жаркое, набравшее силу солнце. Агей весь день безуспешно бродил по лесу, и только к вечеру ему повезло. Снежная шапка сползла с южной стороны большой кучи валежника, открыв взгляду подрагивающий клубок змей. Холоднокровные гады ещё не до конца очнулись от зимней спячки, и их можно было брать голыми руками. Обрадованный охотник набил их обезглавленными телами заплечный мешок и заспешил домой. Сегодня оголодавшую мужскую компанию ожидал царский ужин из трёх блюд: змеятина варёная, гадина печёная и змея жареная. - На них мясо вообще осталось после зимы? – скептически осмотрев вываленную у порога добычу, поинтересовался Влас. – А то на глаз - кожа да кости. - Найдём, - уверил его Агей. - В крайнем случае, кости в бульон выварим. Всё питательнее, чем ветки обгладывать. - Я змей есть не буду, - сообщил мужчинам застывший в дверях Тошка, неотрывно глядя на отцовскую добычу. – Они жгутся. - Опять ты за своё. – Агей взял сына на руки. – Чтобы вырасти большим и сильным, нужно есть мясо. - Не хочу. - Тебе разве никто не говорил, что папу нужно слушаться? Пока они препирались, из дома вышел дед Макар, кряхтя, наклонился и стал водить над змеиными тушками плоским металлическим предметом. Прибор резко и часто-часто затрещал. Старик и раньше так делал. Подойдёт, поводит над добычей коробочкой, удовлетворённо хмыкнет и спрячет её в карман. Разве что, противный треск раздался впервые. Агею иногда приходила мысль поинтересоваться целью таинственного ритуала, но его каждый раз что-то отвлекало, и он забывал о своих намерениях. - Змей никто есть не будет, - сказал старик, разгибаясь. – Они радиоактивные. - Какие? – удивлённо переспросил Агей и поставил сына на землю. - Радиоактивные. Это значит, испускают вредные для человека невидимые лучи. Влас с Агеем переглянулись. - Как лучи могут быть вредными? Особенно невидимые, - выразил их общее сомнение староста. - Как солнечные, например. Если долго под ними находиться, можно сжечь кожу. - Но солнце яркое, как огонь и печёт, - возразил Агей. – Не мудрено, что можно обгореть. Здесь же ни свечения, ни тепла. - Они жгутся, - напомнил ему сын. - Похоже, Антон их чувствует. – Дед Макар пристально посмотрел на мальчика. – Хотя это и удивительно. Я о таком ни разу не слышал. - Ладно, допустим, лучи есть, - не сдавался Агей. – Но с чего это обычным змеям вздумалось светиться? Не солнце же они, в конце концов. И не огонь. - Я не учёный, а всего лишь сторож, - пожал плечами старик. – Давным-давно, мой отец, принявший охрану объекта от своего, передал мне этот прибор и объяснил, как он работает. Он и сам не понимал, почему тот трещит, попадая в смертельные лучи, и откуда они берутся. Вроде бы, когда рухнул старый мир, воздух заполнили частицы, взорванного над самой Землёй, солнца. Звери ели эти частицы вместе с едой, дышали ими, и сами начинали светиться изнутри. Тогда много заражённых небесным ядом животных было. Отец говорил, что в молодости больше половины добычи из-за излучения выбрасывал. - Но почему сами отравленные животные не умирают от собственного света? - Не знаю, - опять пожал плечами дед Макар. – Теперешние учёные тоже не знают. Я спрашивал. - Учёные…. – протянул Агей и вдруг осёкся, поражённый внезапной догадкой. – Влас, ты к отцам-наставникам был вхож, у них имелось нечто подобное? - Не обращал внимания. Да и не допускали меня до таинства очищения, не смотря на то, что староста. - Таинство. Древним прибором над тушей поводить. И что нам теперь с этой богатой добычей делать? - Отнести в лес и закопать, - уверенно ответил дед Макар. – Я покажу где. Глубокой ночью Влас хватился Агея и ожидаемо нашёл его у могилы жены на излюбленном чурбане. - Странный старик, - сказал он, чтобы завязать разговор. – Верит, что его объект когда-нибудь кому-нибудь понадобится. - Всем нужна цель в жизни, - безучастным тоном сказал Агей. – Я вот, после того как Ганка ушла, только чтобы поднять Тошку живу. - Знаешь, почему он нас перезимовать пустил? Его детей лихорадка забрала. Всех до единого. А ему замена нужна. Вот он и решил нас к делу пристроить. - Я сам и накормил Ганку отравленным мясом. А ведь предупреждал Тошка, говорил, что оно жжётся. Не поняли мы его, не прислушались, - не обращая внимания на старосту, корил себя Агей. - Брось. Откуда ты мог знать? – Влас положил руку на плечо приятелю. Не зря он пошёл за ним. Как чувствовал, что тому потребуются поддержка и утешение. - И ребят к бунту я подбивал, - продолжил самобичевание Агей. – Пусть, прогнали учёных с чудесным прибором уже без меня, но посеял смуту именно я. Как они теперь без защиты? - Что теперь убиваться? Всё равно, сделанного не воротишь. - Не воротишь, - неожиданно легко согласился Агей и смолк, глядя на серый камень у изголовья могилы. Влас ещё долго стоял у него за спиной, не решаясь уйти. Он молча ждал продолжения разговора, боясь звуком голоса нарушить хрупкое равновесие в душе товарища. Рыжая, как лисица, луна сочувственно приглядывала сверху за обоими мужчинами, следя, как бы они чего не натворили в сердцах. Но вскоре это ей наскучило, и она укатилась за горизонт, оставив людей наедине со своими проблемами. *** Обратно идти всегда проще: знаешь, где лучше не переть напролом, а свернуть и обойти, и где дорожка прямая и ровная как скатерть. Ну и что, что туда шли осенью, а сейчас по всем оврагам и канавам разлилась весна? От грязи на обувке ещё никто не умирал. Да и двигаться с полным рюкзаком припасов приятней чем налегке. Своя ноша не тянет. Когда брюхо набито, и дышится легче, и думается веселее. А тут ещё солнце раскочегарилось вовсю. Печёт прямо по-летнему. Всё вокруг двигается, цветёт и благоухает. Агей с сыном встретили даже стадо возвратившихся с зимовья зубрелов и уважительно уступили ему дорогу. Родная деревня снаружи ни капельки не изменилась. Разве что, частокол почернел да флаг на вышке сменился. Вместо белого знамени учёных над поселением теперь гордо реял кумач свободы и независимости. Агей специально дождался обеда и вышел из леса, когда солнце было в самом зените. Он хотел чтобы его заметили издалека и как следует разглядели. Пусть соберутся, обсудят и подготовятся. У него есть что сказать людям. Ожидания Агея полностью оправдались. У распахнутых настежь ворот его встречала целая толпа. Вперёд выступил Фрол, новый староста и закадычный приятель. За последние полгода он сильно постарел. Полностью облетели белокурые волосы, глаза впали, кожа приобрела землистый цвет и покрылась коричневыми пятнами, лицо изрезали глубокие морщины. Тяжёлую зиму, видать, пережил. Впрочем, пережил – уже хорошо. - Вернулся, значит, - облизав губы полуспросил, полуконстатиролал Фрол. - Да, значит, вернулся. - А Ганка где? - Умерла, Ганка. - А сам? - Сам вот жив, как видишь. Оба приятеля замялись, затрудняясь подобрать слова, подходящие торжественности момента. Первым опомнился Агей. Не зря же он во время пути всё прокручивал и прокручивал в уме убедительные, как ему казалось, фразы и объяснения. - Мы случайно на заброшенный научный институт набрели. Нас сторож тамошний приютил. Отличный старик. Умный, образованный, рассудительный. С учёными много общался. Вот он-то мне глаза и открыл. Вам всем грозит опасность, но я знаю, как её избежать. С исхудалых, измождённых лиц встречающих сползли радостные, расслабленные улыбки, в глазах появились боль и страх. Люди будто сжались, скукожились под тяжестью этих слов. Их, настроившихся было на праздничный лад, будто сдёрнула с небес невидимая рука и с размаху шмякнула о землю. Агей вгляделся в лица односельчан и осёкся. Заготовленная речь показалась ему глупой, блёклой, сумбурной. Сможет ли он убедить этих битых жизнью, и потому недоверчивых, людей, что учёные врали, но не совсем? Что они не только сидели на шее поселения, жируя за чужой счёт, но и реально оберегали своих кормильцев. Сможет ли доказать, что некоторые животные излучают невидимый свет, убивающий не хуже кинжала? Что разящий свет зверей способны заметить лишь старинные приборы учёных и его сын. Вряд ли. Он и сам в это ещё не до конца поверил. Умом принял, а поверить пока никак не получается. Сомневается порой, ищет другие объяснения случившемуся за последние месяцы. Так что тогда делать, если вся многодневная подготовка к возвращению пошла насмарку? Агей схватился за сына, как утопающий хватается за соломинку, вытолкал его перед собой и, повысив голос, провозгласил: - Люди, послушайте. То что я сейчас скажу - чистая правда. Выпестованная, выстраданная. Купленная ценой жизни моей любимой и единственной жены. Нет истин, кроме научных. Наука точна, верна и всеобъемлюща. И мой сын Антоний пророк её.
