Послание с того света – Те-е-е-енсин! Тенсин! Н-е-е-е-т! О б-б-боже! Не-е-е-ет! – кричала Джембилина и рыдала навзрыд! Она сидела на полу, поджав колени, и крепко обнимала тело мертвого мальчика. Её волосы вились густым рыжим каскадом и закрывали глубокий вырез декольте. Надетая блуза пестрила багряными разводами, а облегающие плотные джинсы были измазаны тёмными пятнами крови. – Эта мой сын! Эта мой сын! – вопила Джембилина, срывая мягкий, серебряный голос на хрип. Она крепко прижимала ребёнка к груди, будто пыталась вдохнуть в него крупицу собственной души. Беспорядочно гладила голову, впивалась пальцами в волосы, словно силилась выхватить Тенсина из объятий смерти. Все усилия были напрасными, мальчика покинула жизнь. Он бездыханно лежал на руках матери с застывшим в последнем крике боли лицом, а Джембилина смотрела не его стеклянный взгляд, широко распахнув от ужаса глаза, кричала и плакала в голос. Кровь из глубокой раны на груди струилась по паркету, затекала под отогнутый край старого паласа. Слева от мальчика валялись раскрытые ножницы, что Джембилина поспешила вынуть из раны, а в ногах, развернув лепестки кожуры, лежал недоеденный банан. – Эта м-м-мой с-сын! Эта м-м-мой с-сын! М-м-ой м-м-мальчик! Те-те-тенсин! Не-е-е-т! Джембилина выпускала криками из груди бушующее пламя, будто бы звала Тенсина вернуться к жизни, но все усилия оказывались тщетными. Мальчик умер, и воспрепятствовать его кончине уже было нельзя. От испускаемых криков дрожали поросшие паутиной окна старого дома, а в ушах стоял пронзительный звон. Джем стало дурно, закружилась голова. С трудом принимая случившееся, она нашла в себе силы встать и снять жжение в затёкших ногах. Переломанное в детстве бедро не упустило шанса лишний раз напомнить о себе тупой болью. Джем взяла на руки тело Тенсина и отнесла в спальню. Уложив на кровать, она укрыла сына простынёй, шепнула на ушко слова и согрела лоб нежным поцелуем. Джембилина вышла в коридор, натянула на ноги первые попавшиеся под руку ботинки и надела куртку. Торопливо закурив, она небрежно опоясалась и вышла из квартиры. Ступеньки лестницы пронеслись под ногами быстрой чередой. Давясь слезами и сигаретным дымом, Джембилина выбежала на улицу и бросилась прочь, скрываясь от любопытных взглядов. Холод зимнего погожего дня пробрался под одежду, стараясь остудить раскаленное горем утраты душу. Джембилина бежала по скованному льдом тротуару, оставляя плетущихся по гололеду прохожих пребывать в недоумении. Колючий, пронизывающий ветер обдувал лицо и смахивал с глаз хрусталики слёз. Хотелось выпустить вопли из горла вместе с табличным дымом, чтобы ветер унёс их в сизом мареве и развеял по воздуху. Падающие с рук капли крови окропляли след. Мороз обжигал щёки. В губах тлела сигарета, и дым в быстрых жадных затяжках проникал в лёгкие, ласкал нутро. С головы Джем слетел капюшон. Волосы вились по ветру огненным шлейфом и, лоснясь рыжими прядями на фоне свежевыпавшего снега, казались яркими языками пламени. Гул машин, звон трамваев, топот прохожих по заснеженной мостовой на фоне съедающих душу переживаний смешался в единую какофонию неразличимых звуков, стоял в ушах раздражающим звоном и умножал страдания. Вконец запыхавшись, Джем оступилась и плюхнулось в сугроб. Боль от падения свела ногу в судороге. Терпя изо всех сил, Джембилина выбралась из снега и, отвергая всяческую помощь, задыхаясь от плача, кашляя от волнения, поднялась и поковыляла в переулок. Горло драл кашель, от боли ныли ушибы, но душа рыдала сильней. Одолевало желание всё бросить, упасть на колени и прямо налюдях разреветься. Два квартала пронеслись незамеченными. Не успели верхушки тополей очередной раз согнутся под порывом стылого январского ветра, как Джембилина вошла в подъезд дряхлой кирпичной пятиэтажки. Обшарпанные стены пестрили разноцветными надписями матов и нелепых угроз. Вонь мочи и фекалий подавляла любое желание идти вглубь темноты коридоров, изредка прерываемой мерцающим светом. Мигание ламп нервировало, резкий запах гниющего мусора сдавливал дыхание. Воняло так, что казалось, будто жильцы выбрасывали отбросы прямо на лестничные пролеты, не утруждая себя доходить до мусоросборника. Но под ногами, на удивление, не валялось смердящих мешков и гниющих куч, а было относительно чисто, видимо в подъезде редко, но всё же убирали. Опираясь о стены и перила, пачкая обагрившиеся руки в побелке, Джем поднялась на второй этаж и, найдя квартиру, позвонила в дверь. – Иду, иду, – донёсся с обратной стороны приглушённый хриплый голос. Дверь открылась с натужным скрипом. На пороге появилась седовласая, полноватая старуха лет семидесяти с изборожденными морщинами лицом, добродушным, приветливым взглядом и длинными вьющимися волосами. Увидев на пороге незваную гостью, пожилая женщина потемнела в лице. Её взгляд стал цепким и холодным, густые чёрные брови сердито сдвинулись, а рот скривился в презрительной ухмылке. Резкий запах табачного дыма ударил в нос. – Ты по что сюда явилась!? – Ба-ба-ба Юня! Баба Ю-ю-юня! Не-не го-го-гони ме-ме-меня Ба-ба-баба Ю-ю-юня! У-у-у-умоляю не-не-не гони! – запыхалась Джембилина. – Тебе видать слов моих мало!? – гневно прохрипела старуха и хотела захлопнуть дверь, но Джем успела подставить каблук. – По-жа-жа-жа-луй-ста! По-по-жа-луйста, п-п-прошу, м-м-молю, на-на-на ко-ко-ленях у-у-умоляю! По-по-помоги! Я-я не не-знаю что-что м-м-мне де-де-лать! Я-я-я не-не-не зна-зна-зна-ла ку-куда пойти мне, мне-мне не к кому бы-бы-было бо-больше и-и-идти! Не-не-не на кого на-надеяться! Джембилина задыхалась от всхлипов, не могла отдышаться. Она упала хозяйке в ноги и впилась ногтями в её тёплые вязанные колготы. – Таким лживым прорвам как ты здесь не место! Пшла вон! Баба Юня хмыкнула и попыталась отпихнуть Джембилину, но та её крепко держала и ревела навзрыд. – Да! Я-я-я-я л-лгала! Л-лгала! Л-лгала! Но он, он не-не-невинен! Ни в-в-в-в чём не по-по-повинен! К-к-клянусь я-я-я-я и-и-изменюсь! О-обещаю! В-в-все что-что у–у-уугодно с-с-сд-д-делаю, т-т-только в-в-верни м-м-мне с-ссына! Он ни-ни-ни в-в-в чем не-не-не ви-ви-виноват! Э-э-э-то в-все я! Всё я! Я! Я! Я! Джем откашлялась и в надрывистой мольбе подняла голову, словно приговорённая, надеявшаяся о помиловании. Баба Юня смотрела не неё сверху вниз, возвышаясь вершительницей судьбы, и нахмурившись, смотрела, на Джем как на жертву. Обвисшие щёки старухи выпирали скулами, играли желваками так словно она что-то жевала во рту. Высохшие, потрескавшиеся губы сложились гармошкой. – Ладно, ладно. Чем смогу помогу я тебе, окаянной. Чагось ты натворила на сей раз!? В радостях Джембилина пуще прежнего забилась в истерике и бросилась чуть не целовать Баде Юне тапки. – Вставай давай. Чагось расползлась то по полу? – хозяйка подала Джембилине руку и помогла подняться. – Вы-вы вы мне п-п-поможете!? – Да помогу, помогу. Коли не хотела б, то давно б погнала. Ты меня знаешь. Заходи давай. Уж не в проходе мне ж тебе помогать-то. Ох! Баба Юня пригласила Джем войти и, схватившись за поясницу закрыла дверь. Стены прихожей теснили завешенной одеждой: поношенными меховыми пальто, поеденными молью шубами. Сверху на полке лежали сложенные платки и шарфы. – Я-я-я же-же в-всё д-для В-Вас с-с-с-сделаю, в-всё что, что с-с-сскажите! – Не верю я твоим лживым обещания, будь ты проклята. И коли помогаю, то только ради сынишки твоего. Да и из жалости. – Д-д-да! Д-да! П-п-ро-о-ок-к-лята я! П-п-роклята! – завопила Джембилина и закрыла ладонями лицо. – Батюшки святы, А с руками то у тебя что!? А ну умойся иди щяс же, да и скорей рассказывай всё как есть! Баба Юня помогла Джем снять верхнюю одежду и проводила в умывальню, а сама, шаркая тапочками, скрылась на кухне. Помыв ладони и освежив лицо, Джем выбралась из уборной и, зайдя в зал, примостилась на софу. Широкий, скрипучий диван ощущался твердым и впивался в бедра пружинами. Его приземистая простота и рухлядь послужила весомым доводом Джем посчитать хозяйку скромной и негостеприимной. Напротив дивана стояли стеллажи, заботливо хранящие на полках покой старых книг, закупоренных банок, пузырьков, настоек и отваров. В углах лежали лукошки, наполненные пучками сушеных трав: боярышника, черёмухи, чертополоха, отчего в комнате душисто пахло, как в летнем саду. Смешанные ароматы делали воздух сладким и живым, почти полностью забивая запах табака и старости. В надежде утолить желание курить, Джем достала из кармана сигарету и, сомкнув её губами, чиркнула зажигалкой. – Чагось стряслось с мальчонкой то!? – донёсся приглушённый хриплый голос со стороны кухни. Память обожгла сердце воспоминаниями и, выпустив струю дыма, Джембилина бросилась в слёзы. – Ве-ве-вернулась д-д-домой, о-о-о-с-с-ставила е-е-ему фрукты на-на-на с-с-столе, а он в-в-взял н-н-ножницы. И-и-и-и г-г-где он их т-т-то-о-о-олько н-н-ннашёл!? В-в-видать игрался и-и-и… Всхлипывая, Джем подавилась курением и закашляла. Хозяйка зашла в комнату. – А ну не дыми здесь! Не в кабаке! Баба Юня выхватила изо рта Джембилины сигарету и смяла её в руке, а когда раскрыла ладонь, то её там уже и след простыл. Даже дым улетучился. Лишившись последней крупицы спокойствия, Джем захлебнулась в рыданиях, будучи не в силах превозмогать душевную боль. – Ну полно, будет тебе. Баба Юня села рядом и, обняв гостью за печи, протянула ей платок. Щёки Джембилины горели румянцем, слезы омывали тронутое морщинами конопатое лицо и чуть вздёрнутый курносый нос. Широко раскрытые миндалевидные глаза, переполненные слезами, покраснели и молили о помощи. Джем вжалась в объятья, подняла на хозяйку взгляд, вымученно вздохнула и громко высморкалась. – Ве-ве-ве….Ве-ве-ве, – Джембилина зажмурилась в попытке выговорить слова, её лицо перекосило. – Успокойся, ну. Отдышись. – Ве-ве-ве-вернулась, з-з-з-значит, д-д-д-ддомой, – выдавила Джем, – а-а-а он т-т-т-там, на-на п-п-полу не-неживой л-лежит! Столько крови! Столько крови! И не-не дышит! М-мальчик м-мой, не-не-не д-дышит! Я-я-я н-не з-знаю ч-что д-делать! Сквозь крики Джем Баба Юня услышала, как рвётся на куски терзаемое болью сердце и, видя её страдания, не могла оставаться равнодушной, проникаясь к Джембилине искренним сочувствием. – Мд-а-а-а-а, ну и делов ты натворила, скажу я тебе, ну и делов. Где шлялась-то!? На кого, то мальчонку оставила!? Джем виновато молчала в ответ. – Ох врёшь ты всё людям, ой обманываешь. Сеансы всяческие устраиваешь. Ишь ты спиритические, а сама-то правду-то не говоришь. -Я, я, я…, - заикнулась Джембилина и умолкла, не найдя слов оправдания. – Не с теми ты силами шутки то шутила, не тем силушкам ты лгала. Вот и поплатилась за ложь-то свою неприкаянную. – Т-т-так с-с-случайность же! С-с-с-случайность! – Авось случай, авось и нет. Кто ж теперь его знает? – пожала плечами хозяйка, – тебя-то там не было! Джембилина задумалась и неохотно согласилась. – Мо-мо-мо-может и н-н-нема-мало я в-в-в ч-чём ви-виновата, н-но з-за ч-что Т-теню!? З-за что-о-о-о-о!? – протяжно завыла Джем, бросаясь в слёзы. – Это т-так же-же-жестоко. Т-так жестоко! Т-тенсин н-н-невинен! Не-не-невинен! Б-б-баба Юнь, м-м-м-можно б-б-будет его с-с-спасти? – Спасти-то будет можно, но не так-то и просто. – Я с-с-справлюсь! К-к-клянусь, что с-с-справлюсь! Что у-у-угодно с-с-сделаю! – услышав слова, вселяющие надежду, Джембилина вскочила с дивана как ужаленная. – Да погодь, ты. Сядь. Успеешь ещё, - махнула рукой хозяйка. Из кухни, пробиваясь сквозь завесу повисших в воздухе ароматов садовых трав, донесся терпкий запах корицы. Послышался свист закипевшего чайника. – Обожди. Сейчас чаю принесу мигом успокоишься, – сказала старуха и оставила Джем в комнате наедине с мыслями. Хозяйка не заставила себя долго ждать и вернулась с наполненной чашкой горячего напитка в руках и лежащим на блюдце куском ржаного хлеба. Сладкий аромат манил и притягивал. Хотя Джем и не пила чай с сахаром, но стоило ей ощутить завораживающий запах, как непременно захотелось осушить чашку до дна. Баба Юня протянула ей угощения и, примостившись у окна, обвела гостью взглядом. Старческий уют и забота успокоили Джембилину, а теплота чая согрела мятежное сердце. Желание курить понемногу отпускало. Неудобство дивана и тупая боль в ноге перестали ощущаться, и Джем растворилась в спокойствии. – Ну? Полегчало? Джембилина в ответ смущенно кивнула. – Можно ещё спасти сынишку-то твоего, сюды вернуть. Ой много сил на это надобно, ой много, а времени-то мало, ой как мало, - начала хозяйка покачивая головой. – Д-д-да, где же м-мне т-т-теперь на-наверху его искать!? Не-не-не знаю! – Не наверху мальчонка-то твой. – П-п-п-очему!? – пугаясь догадок, спросила Джем. – Сам он в кончине виноват-то своей. И без меня тебе известно, куда за такое попадают. – Не-не-не-не специально же! Ой не-не-не с-с-специально! Не-не-не в-ви-виновен он! Уп-п-паси, б-б-боже! – едва не расплескала чай Джембилина. – Там уж разберутся и без тебя, кто виноват, а кто нет, а пока-то твой мальчонка покой-то не обретет, надежда вернуть его имеется. Так что нечего тут слезы попусту лить и рассиживаться. Доедай давай и пойдем скорей лучше. Джем покорно кивнула и, сделав несколько глубоких глотков, надкусила хлеба. Чай оказался живительным, не успела она выпить и половину, как почувствовала себя лучше. – А-а-а-а Вы раньше т-т-такое д-д-делали? В-в-возвращали с-с-с т-т-того с-с-света? – Бывало, однажды, - призадумалась Баба Юня. – Довелось мне по молодости спасти дурёху-то одну, на свою голову. Совсем ещё м-а-а-аханькой была, годов пять отроду. Мно-о-о-о-го сил я тогда отдала, ой много. Эко гляди, вон оно как, постарела, , в бабки тебе гожусь, а по летам-то в матери. Баба Юня запнулась и укоризненно посмотрела на гостью. – Под машину та попала, бедняжка. Собралась толпа зевак вокруг, значит, скорую вызвали, думали ногу сломала. Так-то оно и было, да только вот внутри-то у неё все там оборвалось. Скорая не подоспела бы. Жалко мне девчоночку-то стало, ну я домой поспешила и помогла ей найти дорогу назад, - закончила Баба Юня и уставилась взглядом в пустоту. – К-к-к-к чему т-т-такие ж-ж-жертвы ради не-не-незнакомого че-че-человека? – Не чета тебе я в твоём возрасте була! Дар, что есть, ни в обман ни в корысть не применяла, да и девчушка-то славная була, талантливая. – А фто потом? Потом т-т-то фто? – жуя хлеб и роняя на пол крошки, спросила Джем. – А ничего! – осудила взглядом Джембилину хозяйка. – Дурёхой та стала, лгуньей, заплутала в дороге жизни вона. Видать зря спасала. Сказанные слова до боли обожгли душу, затронули тонкие струны давно забытых чувств. Джем непонимающе хлопнула глазами, опустила голову и призадумалась, копаясь в воспоминаниях. – Ходила-то уже туда сама? Джем помотала головой. – А где была-то? Чегось видала? - Ви-ви-ви-видела п-п-пустыню т-т-тём-м-м-мную, лес т-т-т-тенистый, - отвечала Джембилина, роясь в воспоминаниях, - и, и, и чё-чё-чёрные б-б-б-болота. Н-ну т-т-т-так, с-с-словно б-б-бы издалека, а т-т-так, чтобы с-самой т-т-туда, то н-н-нет. – Плоховастенько. Лады. Вот за сынишкой-то своим в лес этот ты и последуешь. Там его найдёшь, коли времени терять не будешь. – Так он же на свете том, зачем мне туда-то? – Обожди ещё. Для того чтобы на тот свет-то попасть, сынишка-то твой длинный путь пройти ещё должен. Коли в мир теней он попал, то он оттуды и никудысь не денется, покуда сорок дней у нас не пройдёт. Сама-то знавать должна, - усмехнулась старуха. – А ну да, да п-п-правильно. Всё п-позабыла я! Всё по-по-позабыла из-за… - Джембилина всхлипнула. – Реветь то брось! Сейчас не до слёз тебе должно быть! – сердито наказала старуха и приподнялась с дивана. – Да, да, Вы п-п-правы, что же это я, – опомнилась Джем и, убрав лезущие в глаза языки пламени локонов, протёрла платком лицо. – А т-т-тёмный лес это-то что? А чёрные бы-бы-болота? – Лучше не знавать тебе мест-то глубже и одной туда вообще не соваться, а про последнее и вовсе забудь, – отрезала Баба Юня, выходя из комнаты. - Пойдём, есть давай. – Да не д-д-до обеда мне сейчас. – Иди-и-и подкрепись, а того и гляди от горя совсем зачахнешь, да и там-то силы тебе понадобятся немалые. Хочешь мальчонку-то спасти – слушай чегось говорят и не ёрничай. Едва Джембилина встала с софы, как живот свело от голода. На фоне проснувшегося аппетита отказываться от приглашения показалось глупым и она проследовала на кухню. В коридоре воняло сыростью. Засаленные стены с оборванными обоями, развешанные грязные платки с геральдическими символами, пугали неаккуратностью. – Слушай сюда, – сказала хозяйка, подходя к печке. Она взяла в руки чайник и поспешно заварила вонючую настойку. – Очутившись тама, сама-то думай чё да как. Меру-то знай. Ежель слабость почуешь или злобу сильную к тебе – бросай всё и воротайся, а не то ни сынишку-то своего не вызволишь ни сама не выберешься, – наставляла старуха, протягивая Джем чашку с отваром. Джембилина покорно села за стол. Старая сколоченная табуретка недовольно скрипнула под бёдрами, будто не любила, когда не неё садятся. Джем неохотно взглянула на тягучий напиток, что плескался в чашке и, зажмурившись, залпом выпила. Едва очутившись во рту, отвар чуть не полез обратно, но перекосившись от отвращения, Джем нашла в себе силы сглотнуть. – Не обитель блаженных это и не полымя, – продолжила старуха, угощая гостью ломтиком чёрного хлеба, – коли заблудишься, затерянной душонка твоя там и останется, приговорённая к вечным скитаниям. Уяснила то? – У-у-уяснила, - сглотнула всхлипы Джем. – А Т-т-тенсин он т-т-там д-д-дома, на-на-на кровати... – Ты простынёй тело мальца-то укрыла? Слова нужные сказала? – Угу. – Тогда не волнуйся, не пропадёт сынишка-то твой, не одряхлеет. Тебя дождётся, а ты сама-то дело знай, да много там не расхаживай. Во вред это будет всё. Во вред. – А… – Поешь, – перебила Баба Юня, доливая в чашку чай, и дала в довесок ещё хлеба, слегка тронутого по бокам плесенью. – Пврпал ве хвеп. – Будет тебе причитать, Мастер Джем, – обратилась к гостье хозяйка и поставила рядом на стол склянку, полную густой бордовой жидкости похожей на варенье. – И-и-и-изде-де-деваетесь? – Не отвлекайся. Ешь. Да так, чтоб за обеими щеками хрустело. Коды мальца-то найдёшь, ты душонку-то его с собой возьми, да сюда вытяни. Пущай он тут побудет. Мазь даю я тебе нужную. Рану замажешь. Сама знаешь, что вымолвить при этом-то надобно, того и гляди рана заживёт и душеньку вернёшь, целехонькой вон и будет. – А т-т-там ку-ку-куда п-попаду, к-к-как же я у-у-узнаю что он это он? – О, узнаешь, узнаешь. Сразу признаешь, – уверила Баба Юня. – Сумеешь всё как велено исполнить? – Не-не-не-не с-сумею, с-с-сделаю! – решительно воскликнула Джембилина и взялась за еду. Ржаной хлеб казался странным на вкус, был чёрствым и несытным, каждым следующим куском не утолял, а разжигал аппетит. Только Джем хотела сказать, что ничего подобного не ела, как поняла, что голод полностью ей овладел. Она не могла остановиться, не могла вымолвить ни слова, будто на неё навели какой-то марок. Отвлекаясь едой от горя и слёз, Джембилина ела, потеряв над собой контроль. Она не могла насытиться, а баба Юня все доставала и доставала дрожжевой хлеб из ведра, так, словно оно было бездонным. Джем потеряла чувство меры и счет времени, не помнила себя. Только успевала, что жевать, заглатывая куски размером чуть ли не с кулак и запивать чаем, что всякий раз в чашку заботливо подливала хозяйка. Джембилина не знала, как долго она ела, но за окном сгустились сумерки. Живот вздулся и заболел. Стало дурно, взгляд поплыл в тумане, всё вокруг завертелась. Джембилина попыталась встать, но ноги заплетались, не слушались. Баба Юня стояла рядом и громко говорила слова на чужом, непонятном языке. Голос её огрубел, стал неузнаваемым. Джем почувствовала тошноту, её будто выворачивало наизнанку. Со стен выступили стволы деревьев. Кухонная утварь растворилась в белом тумане. Пол извился вязью сплетённых корней, потолок окутали сплетения сухих веток. Сквозь туман боли Джем открыла глаза и очутилась лежащей на поляне среди серого леса. Штанины джинсов задрались, стебли травы колыханиями щекотали ноги. Воздух дрожал, пропитанный омерзительным запахом гнили и сырости. Нос привык не сразу. Джембилина поднялась и осмотрелась. Взору открылся мир черно-белого сумрака. Ночь опускалась на землю густым туманом, вбирая в себя очертания деревьев. Слышался гул ветра, но самих порывов видно не было. Стволы уходили кронами в пепельную дымку, скрывая небо густыми кронами. Джембилина оказалась одна среди незнакомых ей деревьев и окутанных паутиной кустарников. Всё вокруг застыло в безветренном затишье. Сухие ветви окаменелыми щупальцами впивались в воздух, вытягивая из него жизнь. Туман стелился по земле зыбким эфиром, ложился на сучья слезами росы, прозрачной паутиной окутывал кусты и лишайники. Дымка таящих теней всюду скрывала очертания образов. Силуэты проступая из мглы, тут же растворялись в белой пелене размытыми контурами. Невозможно было ничего разглядеть в окутавшей округу мутной белене. Джембилина оглядела себя. Живот вновь обрёл плоские формы. Боль ушла. Волосы отливали огнём, но одежда потеряла цвет, слилась с блёклым, серым маревом, словно стала его частью, едва сохраняя силуэт. Вначале Джем показалось, что смолкли все звуки, не от того, что их не было, а из-за её появления. Будто лес замолчал. Слушал её, изучающе смотрел со всех сторон, безветренно шуршал, неслышно дышал, понимая, что стоящая у травянистой кромки гостья неспроста обивала его порог. А Джем стояла и слушала лес в ответ. Играла в молчанку, гадая, кто пересилит друг друга в повисшем безмолвии. – Те-те-тенсин! Т-т-тенсин! – закричала Джембилина, навстречу тенистой чаще. Но все напрасно, тьма ненасытным зверем съедала любой, даже пронзительный крик. От движений, колыханий одежды не исходило ни звука. Воздух неслышно густился туманом. Серые деревья ветвями замерли в затишье так, будто бы здесь никогда и не было ветра. Мёртвая глушь, безмолвная глушь, давила угнетающим молчаньем. Любое брошенное эхо тонуло в её липкой тишине. Джембилина продолжая кричать и звать сына, но даже не слышала собственного голоса. Лес молчал. Мрачный лес, мертвый лес. Он не дышал. Был, не слышен, недвижим. Застыл в ожидании чего-то неведомого, не сущего. Казалось, ничто не способно было прорваться сквозь его немую пелену. Уши закладывало тишиной. Джем бил озноб. Скитающиеся души не ощущают холода – признак того, что она здесь не своя, чужая. Всё вокруг могло стать для неё враждебным, если почует её слабость. Джембилина выпрямилась и расправила плечи, собираясь преодолеть сковывающий тело страх. Обуздание клокочущих в груди чувств давалось с превозможением. Сердце билось о рёбра, будто птица в клетке, жаждущая свободы. С трудом усмиряя её вольный трепет, Джем сжала кулаки и стиснула зубы. Она чувствовала себя незваной гостьей, застигнутой вечным молчанием заложницей мглистой тишины. Тьма сгущалась, окутывала со всех сторон, подступала, стелилась под ногами туманом, возвещая, что время на колебания и раздумья иссякло. Нужно действовать здесь и сейчас. Да лес её не ждал, но не потому, что отталкивал видом, а потому, что всегда был таким. Джем содрогалась от одних только мыслей, какие ужасы способна таить в себе хмурая чаща. Ненасытная пленительница душ с трепетом ожидающая, когда новые жертвы попадут в тиски её тенистых ветвей. Но Джембилина не собиралась стать той, кому сулило вечно плутать в темноте извилистых троп. Она была готова принять брошенный вызов судьбы, пойти до конца, если нужно исходить весь лес, не поступиться не перед чем, взглянуть в лицо любой опасности, но обрести утерянного сына. Сделав несколько робких шагов, Джембилина подняла с земли длинную, кривую палку и, пробивая взмахами путь, нырнула во мрак. Туман вился в нишах оголённых стволов, забирался под корни, окутывал кустарники. Его пепельная дымка испускала слабое свечение, освещающее полутьму. Там где туман густел, было светлее, где отступал – царил беспросветный мрак. Джембилина старалась идти по свету, подминая под себя едкий шёпот жухлой травы и треск сухих веток. В плотном белом мареве было видно не больше чем во мгле, и Джем осторожно выбирала дорогу полумрака. Всё вокруг виделось неправдоподобно большим и устрашающим. Ещё никогда прежде она не ощущала себя такой крошечной, хрупкой и беззащитной. Ухабистые склоны уходили вниз туманами. Джем сбегала с пригорков, клубя позёмкой и чем дальше она шла, тем спускалась всё ниже и ниже. Волосы вились по ветру огненным шлейфом, цеплялись о ветви, впутывались в сучья. В воздухе проступали окутанные сиянием силуэты, но исчезали прежде, чем Джем успевала до них добраться. Стволы деревьев становились всё выше и толще. Чем ближе она к ним подходила, тем их смазанные очертания становились чётче, тени обретали формы ветвей деревьев, поваленных ветром. Уверенной поступью Джембилина сдавливала шорохи сомнений, каждым шагом бросала дерзкий вызов тьме и, всматриваясь вдаль, выхватывала из темноты неясные образы. Под ступнями хрустели сучья словно кости, раздаваясь сухим, гибельным треском. Джем спускалась всё ниже, не переставая себя чувствоваться пленницей давящей тишины. Ветви когтями впивались в спину и бока, старались остановить, угрожали поймать в сплетённые капканы и затащить в тенистые дебри. Любая надежда была способна утонуть в их немой, беззвучной глубине. Карканье сидящих на сучьях ворон разрывало тишину. Их звонкие крики удивляли Джем, являясь чуть ли не единственными источниками звука, казалось, словно бы лес разрешал, кому нарушать его могильное безмолвие, а кому нет. Чёрный сумрак всё окутывал туманом, будто сигаретным дымом, и земля была сгустком отчаяния и страха. Повсюду в кустах, меж сучьев, под сенью редеющей листвы шевелились тени. Клокочущий в груди страх жаждал воплотиться в образы. Силуэты кустарников мерещились когтистыми тварями, застывшими в свирепом броске. Но Джембилина не обращала внимание на пугающие видения, шла всё дальше, спускалась всё ниже, уходила в глубину. Она пробиралась меж кустов, перелазила через поваленные стволы, насыпи, овраги. Судорожно озираясь по сторонам, никак не могла отделаться от мании погони, преследования. Казалось, что за ней всё время следили, словно искала не она, а искали её. Лес теснил деревьями, охотился за её душой, сжимая ветвями в объятья безысходности. Покореженные дупла в стволах наблюдали, изучающие впивались чёрными глазницами. В голове сплетались мысли о прошлом, о себе, о допущенных ошибках и темных желаниях. Захотелось курить. Откуда взялось в её состоянии это мучающее чувство, Джем не знала. Она пугалась причин возникновения неприятных ощущений. Никотиновый голод, рука сама тянулась в джинсы за сигаретой, но карманы были пусты. Джем старалась не думать об этом, пыталась успокоить дыхание, биение сердца. С течением времени чувство беспомощности одолевало. Ощущая холодную зыбь тумана, Джем уже жалела о том, что осмелилась явиться сюда. Одолевало желание все бросить, оставить надежды и вернутся обратно, прильнуть губами к желанной сигарете, глубоко затянуться и позабыть случившийся страшный сон, пока это ещё возможно, пока кошмар ещё не стал реальностью, пока умерший лес окончательно её не поглотил. Спускаясь всё ниже, Джем боялась оказаться в цепких объятьях дремучей чащи и никогда уже не выбраться из её плена. Вера в успешные поиски сына умирала от ужаса. Найти что-либо в лесной мгле казалось невозможным. Среди теней деревьев можно было скорее заблудиться, потерять саму себя, нежели найти надежду. Пробираясь сквозь корявые ветви сомнений, Джембилина боялась, шарахалась любой тени, бросалась из стороны в сторону, не находя себе места. Порой оборачиваясь назад и, видя как, высятся над головой широкие стволы деревьев, ей казалось что она уже спустилась так низко, ушла так далеко, что ей была уже закрыта дорога назад. Мерклый свет, исходивший от паутины слепого тумана, едва рассеивал тьму. Ветви грозно поскрипывали старостью, пугали звуками: то звонче, то глуше, то приближались, то отдалялись, сводили с ума. Душу охватила тревога, смятение. Тьма скрывала множество опасностей. Туманный покров медленно полз по земле, прятал под ногами тайны, рождая напряжение перед каждым шагом. – Т-т-т-е-е-е-е-нсин. Т-те-енсин, Те-те-тенсин, – полушёпотом повторяла Джембилина, словно боясь пробудить лес от вечного сна. Всякий раз слыша шорохи, она вздрагивала от ужаса, направляя конец палки в сторону звуков. Сердце сжималось в груди, кровь стыла в жилах. Похолодели ноги, руки дрожали. Ветер в ветвях застыл, не решаясь сдвинуться с места в предчувствии страха, листья на сучьях задрожали, качаясь. Призрачная пелена, не позволяла всматриваться вдаль, поглощала силуэты. Всюду в витающей дымке слышались тихие звуки, рисовались контуры человеческих фигур, застывших в мертвой неге. Видя их, Джембилина приближалась с большой осторожностью. Но едва она подходила на расстояние вытянутой палки, как образы оказывались дымчатыми тенями и растворялись в тумане, уже не способные хранить силуэт. Джем оставалась одна во мраке и была вынуждена продолжать разрывать одиночеством кромешную тьму. – Т-т-т-т-енсин. Т-т-те-енсин, Т-е-енсин, – шептала она, страшась каждого шороха. Тишину за спиной разорвало громкое стрекотание. Джембилина застыла, боясь шелохнуться. Она стояла, околев от страха, и старалась унять беглую дрожь. Зажмурилась, прижала палку к груди, впилась мёртвой хваткой как в последнюю ветвь спасения. Шорохи приближались, усиливались, перерастали в глухие хрипы. Чувствовалось, как рядом под ступнями чем-то подмялась земля. Джем содрогалась, силясь не провалиться в беспамятство. Со спины донеслась теплота вязкого дыхания, тяжёлого, хрипящего. В воздухе завоняло плесенью. Джем стояла, закрыв глаза, оставаясь недвижимой, не от того что не хотела убежать, а потому что не могла. Из груди рвались крики, но Джем, сдавливая горло, не оброняла ни звука. Лопатки тронули извивающиеся щупальца. Словно плетьми жадно обняли тело, пошарили по животу, залезли под блузу. Сверху на волосы закапала слюна. Джембилина задыхалась от частых вздохов, сердце выскакивало из груди. По коже пробегала рябь мурашек от склизкого холода прикосновений. Звонкое стрекотание над ухом не прекращалось, усиливалось, леденило кровь. Ноги опутали два других щупальца, более гибких и лохматых. Одна из плетей заползла под штанину и, овивая ногу вдоль голени, поднялась до бедра. Джембилина вздрогнула и разразилась протяжными визгами, но тишина по прежнему заглушала крик. Щупальца остановились в замешательстве, и Джем мощными ударами палки заставила их отступить. Стрекотание смолко, сменилось громким рычанием. Джембилина вырвалась из хватки и ощутила толчок. Повалилась на землю, покатилась кубарем со склона и остановилась, ударившись спиной о дерево. Она распахнула глаза и осмелилась взглянуть в лицо страху. Впереди стоял огромный лохматый паук размером с небольшой холм. Из смыкающихся у рта клешней капала слюна, над головой извивались щупальца, шесть пар глаз, ярко белели во тьме. Шипастые лапы врезались в землю острыми иглами. Чудовище взревело, и быстро перебирая конечностями, направилось к Джембилине. Задыхаясь от воплей, она вскочила на ноги и изо всех сил бросилась бежать вниз со склона, размахивая перед собой палкой. Джем перепрыгивала через кусты, огибала деревья, орала и визжала что есть сил. Звала о помощи старуху, просила вызволить из преддверия ада, но всё было напрасно. Вопли выхватывала из горла душная тьма и развеивала по туману. Пугающий гул нарастал. Гигантский паук гнался за Джем. Подминая под себя кусты и траву, он был единственным источником звуков. Паук сшибал на своём пути валуны, с громким хрустом ломал ветви, свирепел всё сильнее, злобно рычал и ревел. Густая чаща едва удерживала зверя. Недавно пугающая и злобная в момент опасности она обернулась для Джем неожиданным союзником. Тишину взрывал оглушительный грохот погони. Джембилина спускалась всё ниже, деревья коварно редели, словно назло расступались перед ней, впуская в болотистую местность. Земля под ступнями зачавкала мокрой листвой. Ноги не слушались, заплетались от страха. Джем спотыкалась, падала лицом в грязь, задыхаясь от визгов и слёз. Поднималась и бежала дальше без оглядки. В груди перехватило дыхание. Путь впереди укрывала мглистая хмурь. Джем бежала почти вслепую, и лишь всё громче звучащий за спиной рокот возвещал о неминуемом приближении чудовища. Спастись было невозможно. Паук приближался. Шорох многочисленных шагов звучал всё громче, слышалось, как тварь всё быстрее перебирает ногами, готовится к рывку. Джем юркнула боком меж стволов, ощутив, как клешни зверя сцепились у неё за спиной. Слыша грохот, она упала, покатилась вниз, вздымая клубы пыли и остановившись, легла на землю, обессилив в ожидании смерти. Спереди, над головой продолжали слышаться злобные рыки, но они не приближались. Скрежет когтей о кору резал слух. Джем, невзирая на боль, поднялась. Ноги дрожали от усталости, раны и ушибы ослабили тело. Она вытряхнула пыль из волос, подняла глаза и увидела, как преследующий её членистоногий зверь застрял меж щелей плотной стены деревьев, и не мог выползти назад. Паук шипел и брызгал слюной в бессильном исступлении, пытаясь выбраться из капкана, но всё напрасно. Понимание чуда спасения прибавило сил, Джембилина пятилась назад, не веря в увиденное. Когда ужас её отступил, Джем, с трудом вспоминая цель пребывания в лесу, побежала дальше не оборачиваясь. Рёв твари постепенно заглушался тишиной, почва под ногами мягчала. Джем прошла переваленное через овраг дерево, образовывавшее наклонный мост, и вступила в топь. Чаща расступилась, словно не выдерживая стремительного натиска Джембилины, и открыла взору широкое озеро без берегов. В чёрных, смолянистых водах медленно вздувалась пузыри и лопались с глухим бульканьем. Туман иссяк. Темнота поглотила последние отблески света. Даль мглистого неба сверкала зарницами, пытаясь пронзить мглу непрерывными мерцаниями. Не было видно дальше собственного носа. Едва Джем оказалась на берегу, как почувствовала недомогание. Нутро наполнялось пустотой, расползалось в душе, зияя бездонной пропастью. Становилось дурно, одолевала слабость. Время было на исходе. Внутри Джембилины клокотал дикий ужас, заливая её чашу страданий до краёв, которая и без того была полна. Джем поняла, что могла не успеть спасти сына и остаться здесь навсегда одинокой скиталицей вечного сумрака. Она осмотрела себя. Контуры фигуры истощались, таяли на глазах, растворяясь в темноте. Волосы вились каскадом и, ниспадая до крестца, стали серым огнём потерявшим цвет. Джембилина поддалась панике. Плескающаяся у ног вязкая жидкость отталкивала ощущением неминуемой кончины. Стоило войти, как смолянистые воды тут же поглотят её. Но где-то там, вдали был её сын. Он точно, вне всякого сомнения, был в озере. Джем чувствовала, что он там. Она должна была войти, озеро тянуло её, влекло, она не могла противиться его зову. Джембилина собрала последние силы и, повторяя про себя заклинания, ступила в воду. Озеро раздалось стонами так, словно ему причинили боль. Густая чёрная вода холодила колени. Пузыри на поверхности, медленно надувались, набухали как шары и лопались с глухим бульканьем. Тишина черных болот встретила стенаниями. Тихие завывания первое время были не привычны слуху и, казалось, словно сама тьма раздавалась звуками мучений. Каждый шаг был как нож. Джем боялась мрака, боялась воды, боялась себя. Чем дальше она шла, тем труднее давались движения. Тьма густой непроглядной трясиной липла к глазам. Руки и ноги вязли в смолянистой жидкости, молитвы, заклятья, призывы о помощи спутались в голове неразборчивыми мыслями. Озеро навстречу Джем проступило силуэтами. Один за другим человеческие фигуры выныривали из мрака, замирая словно утопленники. Фигуры поникшие, теней от них нет. Залитые смолой они сливались с поверхностью, сгрудились в группы. Только когда Джем приближалась к ним ближе, тела белели очертаниями, так словно по контурам излучали свет. Фигуры вязли по поясь в воде, казались большими и текучими. Влипшие в поверхность, они будто чувствуя чужую, зашевелились конечностями. Поползли к Джем чёрными слизнями. Увидя как тени медленно растут, втягивая в себя жидкость, Джембилина закричала и, размахивая руками, старалась скрыться от жутких образов. Она орала что есть сил, задыхаясь от криков и усталости, казалось ещё немного и сердце остановиться в груди. Силуэты медленно ползли за ней всё быстрей, преследовали, приближались. Джем видела, как тонут во тьме их лица, как огромные капли смолянистой жидкости стекают с их тел. Блуждая средь очертаний сливающихся теней, Джембилина краем глаза увидела неподвижное смутное свечение. Вначале показалось утопленник, но нет. Окутанный мерклым ореолом силуэт замер в безмолвии. Не двигался, и чем ближе Джем к нему подплывала, тем он ярче светился. Вдруг Джем поняла – это он, это был он. Это был он! Он! Он! Это был её сын! Это был Тенсин. Она ещё никогда прежде не была ни в чём так уверенна. Последними рывками Джем подплыла к тени. Бороться с озером не оставалось сил. Чем больше она сопротивлялась тем глубже увязала в трясине. Дно уходило из под ног, вода затягивала на глубину, старалась подняться волной, захлестнуть и уже больше никогда не выпускать из пучины. Джем билась в агонии, не зная от чего ей спасаться, чего больше бояться. Преследующие тени сгущались, приближались, окружали. Шептались голосами. Оказавшись рядом со светящимся силуэтом, Джембилина погрузила ладони в его липкую жижу, и она тут же поползла вдоль рук, поглотила кисти, локти. Вязкая вода ползла по коже, будто живая, сковывала движения, угрожая забраться в горло, задушить, утопить. Холод содрогал тело. – Б-б-б-б…Ба-ба-ба-ба-б-б-б… Джем заикалась от страха. Привычное нарушение речи в тревожный момент обернулось фатальной катастрофой. – Ба-ба-ба…– старалась выговорить она. Густые тени озера близились, подбирались на расстояние вытянутой руки. Звуки их хриплых стонов становились всё чётче, всё яснее: – Ты-ы- слы-ы-ыш-ша-а-ала н-а-ас, с-сл-ы-ы-ш-шала, н-о-о м-о-о-олча-а-ал-а-а, мо-о-олча-а-ала… – Ну же, бабблейзер, бабблейзер. Пожалуйста бабблейзер. – повторяла про себя Джем. Судорожно оглядывалась, но не могла произнести заклятье вслух. Не могла. Не могла! Не могла! Язык не слушался, зубы стучали от страха. Джем зарыдала в бессилии. Душа сгорала в ужасе. Джембилина по полечи ушла в воду. Спасения было невозможно, она всё ещё заикалась, стараясь произнести рассеивающее заклинание, но всё напрасно. Вязкая гнилая жидкость обливала губы, забиралась в рот. Джембилина кашляла, плескалась в бессилии, задыхалась. Свет от силуэта, что она обнимала померк. Тени захлестнули волной, и Джем поглотила тьма. * * * Джембилина закричала и проснулась. Спальня тонула в предрассветной дымке тёплой летней ночи. Мягкий свет лился из окон сквозь занавески, согревая домашним уютом. Джем сидела на смятой кровати и тяжело дышала, как после долгой пробежки. На лбу выступила испарина, комната чувствовалась душной жаровней. Воздух вновь заполнила мучительная тишь, прерываемая звуками капель и мягкого шелеста листвы. Джембилина испуганно посмотрела в сторону тяжелых задумчивых шорохов, но увидела прорву ветвей, раскинувшейся за окном сени каштанов. Не верилось, что пережитое оказалось ночным кошмаром. Джем встала с постели и ощупала себя. Насквозь промокшая от пота шёлковая сорочка едва липла к телу, задралась и слегка прикрывала ягодицы. Бретелька слева сползла на плечо, едва не оголяя грудь. Волосы спускались вдоль спины густой спутанной копной и отсвечивали серебряным огнём в лунном свете. Джембилина на носочках прокралась в соседнюю комнату, где спал её сын. Тенсин лежал в постели, укрывшись простынёй, и мирно сопел. В глаза Джем бросилось её с Бабой Юней совместное фото, висевшее в рамке над изголовьем кровати. Та была ещё ведьмина, так она её и не простила. Джем не хватало советов безвременно почившей старухи. – Мамуля, что случилось? – сквозь сон пробормотал Тенсин. – Н-н-нет ни-ни-ничего. В-в-все в по-порядке те-теперь, – с облегчением вздохнула Джем, наклонилась и крепко обняла сына. Тенсин устало промычал и повернулся на бок. Джембилина вытерла от слёз глаза. Как никогда в жизни захотелось курить. Хромая на левую ногу она вышла на балкон, обняла губами долгожданную сигарету, втянула щеки и затянулась в глубоком вдохе. Тлеющий огонёк замелькал во тьме, повторяя цвет распущенных волос. Джембилина опустила взгляд и, содрогаясь от воспоминаний, горько заплакала.
