Иду это я однажды по парку Культуры, который он же и Отдыха, а в крайней аллее стоит мусорная урна, и из неё, из урны, то есть, торчит самая что ни на есть голая волосатая нога, как будто так и надо. Ну, народ, конечно. Любопытствуют граждане, кучкуются окрест, отношение своё к происходящему выражают. Я, вообще-то шёл на предмет слегка подышать, однако, завидя скопление, не мог не присоединиться. Подхожу и, примкнув, наблюдаю. В самом деле: нога. Торчит, зараза, да ещё и не просто торчит, а нахально так, но главное — живая она! В смысле — вращает стопой и чешется о край урны. А урна такая, знаете, чугунная вроде и на оси, чтоб опорожнять сподручней, так что меж подставкой и собственно урной — зазор, сама ёмкость мелкая, и человек там ну никак не поместится. Тем не менее! Публика, естественно, волнуется. Слова всякие говорит. Междометия. А эта — торчит, и хоть бы ей хны! Один тут активист подкатился, было, к голени лозунг вязать, так нога его сильно в лоб ударила. Ногой, между прочим, ударила. Пнула, дрянь такая! Активист, отлетя, ткнулся башкой в пузо рабочему дядьке, тот взвыл про клятых жидов, и — пошёл весёлый митинг! А я стоял около, комплексуя по поводу того, что круг мой узок, и что страшно от народа я далёк. Мда… В процессе дальнейшего развития событий имело быть явление стража порядка, оснащённого подобным фаллосу каучуковым демократизатором, коим оный страж и привёл массы к консенсусу. В среде личного состава потерь не случилось. Народ сник. Вдруг нога конвульсивно задрыгалась, поддёргивая урну, принялась выделывать различные жесты явно издевательского свойства и провокационного характера. Народ воспрял. — Вот падла! — вежливо заметил некто кашлатый. — Точно, — согласились соотечественники. — Падла и есть. — Торчит, понимаешь… — И волосатая. — Нет, скорее — деструктивная. Народ разобщает. — Да пусть ей! — (это в шляпе, очкарик, гниль прослоечная). — Забавно даже… — Захлопнись, — сказали шляпе. — Демократ вшивый. Забавно ему… Страну, суки, развалили, рубль похерили, а она — торчать будет? — И волосатая ведь! Детишки ж ходют… — Ой, батюшки, — запричитала какая-то задняя бабка, — ребёночка в урне нашли! Сам синий, и на грудке волосья. — На языке у тебя волосья, дура старая… То мафия кур небритых от налоговой сховала. — Травят народ говном всяким. — У-у, торгашшши, так их перетак… Народ напрягся. Обозначилась конкретная цель — «так называемая нога». Страж сел в БТР и, сняв фаллос с предохранителя, с места с песней строевым двинулся употреблять власть. Нога насторожилась. — Мгм, — вякнул страж, сунув глаз в урну. — Так. Ну-ну… Пискнул вызов уоки-токи. Страж внял цвиркающей скороговорке, задумчиво почесал губой под носом лица, потом сказал: — Ага. И ушёл, сволочь! И стало весьма тихо. А нога, гуняво изогнувшись, свернула пальцы в шиш. Вопреки, так сказать, анатомии. Публика опешила. — Гражданы! — завибрировал слёзной гландой ткнутый в пузо рабочий дядька. — Господа, товарищи и братцы! Что же это делается на белом свете: ноги с урн растут… — Торчат, — подправил кто-то. — Тем более! Сегодня — нога, завтра — рука, а послезавтра — что?.. — Главно — волосатая, стерва! — Надо пол определить: мужская она или женская. — А на кой? — Ну, всё-таки… — Нет, её, пожалуй, выдернуть надо. Вырвать с корнем. — А за что? — На всякий случай. Шибко уж непонятная. Чья? зачем? почему? — Бахрейн её знает! Непорядок. — Махвия заместо курей — детишков небритых на рынке торгует, ироды, Христа на них нет… — Ишь, ступнёй-то крутит… Смурнело. С тополей сочились желчью гроздья гнева. Нога же, чуя неладное, притихла, перестала хамить пяткой и только внимательно поворачивала стопу на реплики, словно зачарованная дудкой змея, а уже как волна вскипала ярость благородная, пенилась слюной и матом, из пены росли, хищнея, хваткие руки, рожи, рыла, ах падла! и — вхруст хрящи, мослы враздрызг, и плоть зубами рвя, и ражий рыжий жлоб, прицельно присев, мозжил колено арматуриной, но когда кипение достигло апогея, и ягоды истоптаны в точиле были, и желчь потекла аж до узд конских, и вонюче задымил подпаленный мусор, — освобождённая от кожи нога вымахнула отчаянный кульбит, перевернулась урной вверх и, разметав плебс, длинным чавкающим скоком устремилась вдоль по улице Центральной, крича хриплые проклятия и круша прохожие троллейбусы. Народ, довольный, запел гимн. А я пошёл прочь, радуясь о том, в какое замечательное время живу.
