Монах на крыше Выбравшись на крышу, Вика стояла какое-то время, любуясь открывшимся видом: с одной стороны мозаика разноцветных окон, с другой черта города - дорога, черные поля, далекие огоньки, а над головой хмурое без единой звездочки небо. Зачем она здесь? А просто так. Потому что надоело все и хочется побыть одной. Даже мобильник пришлось выключить – достал. Надо было подумать или посидеть просто так вообще без мыслей, помедитировать, как учили в школе тай-дзы. Попробовать продышаться или отработать несколько движений. В школе ее постоянно что-то отвлекало, а здесь… Вика приняла позу всадника, успокоила дыхание, но дальше тренировка не пошла, мысли и не собирались останавливаться, незнакомая обстановка будоражила. Девушка присела на корточки, пряча руки в карманах куртки и глядя на расположенные внизу крыши пятиэтажек, детскую площадку, старые, высокие тополя. Это плохо, что она не могла успокоиться даже здесь, расслабиться, остановить внутренний диалог. Отчим говорил, что ей было бы не плохо пожить хотя бы месяц в деревне или поехать на каникулы в какой-нибудь монастырь, где не будет Интернета, подружек, и можно не дергаться из-за мелочей. Неожиданно Вика услышала шорох, потом шепот, она оглянулась и увидела невысокого плешивого мужчину в коричневом халате, подвязанным белой веревкой. Незнакомец быстро шептал что-то себе под нос, то и дело поглядывая на безразличное небо, Вика разглядела болтающейся у него на шее здоровенный крест. Вдруг в воздухе блеснуло, так что девушка «поймала зайчика», беззвучно жахнуло, крышу тряхнуло так, что девушка потеряла равновесие и шлепнулась на пятую точку. И в следующее мгновение, Вика увидела как мужчину охватывает белое пламя, в котором он корчится и извивается точно приколоченный к невидимому кресту. Секунды, минута… Вика явственно различала гримасу боли на освещенном огнем лице, тело дрожало и корчилось, волосатые ноги в сандалиях то и дело отрывались от земли. А потом все закончилось. Не в силах заставить себя двигаться, Вика тяжело дышала, пытаясь протолкнуть застрявший комом в горле крик. Только что на ее глазах сгорел человек, крыша все еще хранила тепло, но ни дыма, ни обгорелого тела или костей… с одной стороны крыши все так же светились окна домов, с другой там, где не было домов, царила привычная уже пустота. Наконец девушка поднялась и, стараясь быстрее покинуть страшное место, чуть ли не в припрыжку проследовала до чердачной двери и тут же оказалась в теплом, хорошо освещенном подъезде. Здесь ничего еще не знали о происшествии, не чуяли запаха горелого мяса, не слышали криков… хотя, она тоже не слышала ничего такого. Вика поспешила вниз, переваливаясь через ступеньки и боясь только одного, переломать ноги. Да, она определенно не слышала запаха горелого, а ведь должна была, человек умирал у нее на глазах, корчась в огне, но вот кричал ли он? Вика была готова поклясться, что возможно тихо стонал. Или это были ее стоны, когда она в ужасе затыкала себе рот, чтобы не заорать во весь голос. Но разве можно терпеть такую боль не издав ни единого звука? Эти мысли пришли ей на ум уже дома, куда она влетела и, не снимая обуви, прямо в куртке бросилась в свою комнату, закрывшись на замок. Вскоре постучалась мама, Вика машинально отказалась ужинать, сообщив, что устала и уже легла. Ужас не становился меньше. Наверное, нужно было пойти в ванну, но она боялась встретиться в прихожей с родственниками. Общаться, что-то объяснять, вникать в их дела и заботы. В конце концов, если бы она рассказала о произошедшем, слишком правильная мама без сомнения заставила бы ее позвонить в полицию. А если полиция на крыше ничего не обнаружит? Вика ведь тоже не видела, чтобы от сожженного что-то осталось. Человек просто горел в белом пламени, она чувствовала жар, видела все до последней детали, но… Если бы не жар, она могла бы сказать, что происходящее было больше похоже на кадр из фильма… Вика вспомнила, как разогрелась крыша… определенно это не могло быть фильмом. Да и откуда на крыше проектор? Для кого? На следующий день Вика решилась вернуться на «место преступления» и поискать при свете дня, не осталось ли там чего, но как назло чердачная дверь оказалась запертой. Ночью она плохо спала, все время глядя на возвышающейся рядом с ее домом старенький дом-кораблик, на котором вчера видела самосожжение. Наконец, подчиняясь какому-то необъяснимому желанию, она встала, оделась, и бесшумно вышла на улицу. Ни кто не задержал ее, хотя обычно мать спала очень чутко. Ни где не хлопнула дверь, по дороге ей не попалось ни одна противная соседка, могущая поинтересоваться, куда это она в столь не подходящий для прогулок час. Наконец Вика вошла в подъезд кораблика и поднявшись на последний этаж, бесшумно скользнула по лесенке ведущей на крышу – на этот раз проход был открыт. Но едва она оказалась наверху, с неба полоснула молния и в следующий момент, человек в коричневом был объят белым пламенем. Секунда, и тело страдальца вытянулось терзаемое страшной болью, руки распластались в пространстве на невидимом распятье. Минута и человек во второй раз сгорел на ее глазах. Ничего не понимая, Вика сидела какое-то время на еще горячей крыше, продолжая прокручивать внутри себя страшную картину. Потом когда крыша совсем остыла, и девушка начала мерзнуть, пришлось вернуться домой. На этот раз она уже не была так взволнована, и успела разглядеть, что на незнакомце на самом деле был не халат, как ей показалось в первый раз, а монашеская ряса, да и на голове, скорее всего, была не плешь, а аккуратно выбритая тонзура. «Рассказать – не поверят». Днем Вика выпросила у матери камеру на треноге, взяла мобильный телефон с вполне пригодным для такой съемки фотоаппаратом. Камеру она установила до появления самосожженца, повернув ее таким образом, чтобы осталось только нажать на кнопку, телефон держала в руках. Приблизительно через час незнакомец появился на крыше, сначала Вика услышала постукивание его сандалий, монах кряхтел и плакал, что-то бормоча себе под нос и то и дело косясь на небо, словно проверяя, слышат ли его. Не обратив внимания на Вику и чуть не сбив камеру, он прошел на свое место, грозя небу толстым пальцем, и целуя висящий на цепочке крест. Девушка включила камеру. Ее руки дрожали, и несколько раз она не так нажала на смартфон вызывая то «телефонную книгу», то «последние вызовы». Меж тем по небу полоснула молния и монах загорелся. Лика сделала несколько кадров на телефон, подходя все ближе и ближе к самосожженцу. Когда все закончилось, она еще какое-то время не могла ничего видеть, ослепленная пламенем. Постепенно глаза снова начали видеть, Вика ощущала усталость, и одновременно с тем ее разбирало любопытство. Сложив треногу в чехол, и убрав камеру, она вернулась домой и запершись в комнате решилась проверить записи. На камере оказался разряженным аккумулятор, на телефоне все снимки выглядели черными квадратами Малевича. Днем она снова попыталась проникнуть на крышу, и та, как и в прошлый раз, оказалась заперта. Впрочем, Вика уже знала, что не обнаружит там ничего. Сразу же была отметена идея приводить с собой на крышу свидетелей. Если не сработала техника, с какой стати будет позволено прихватить с собой другого человека? О том, что кто-то именно позволил ей присутствовать на этом действии, она была более чем уверена. Мало того, она – Вика была частью ритуала, в котором ровным счетом ничего не понимала. Само ее присутствие было необходимо для его совершения. Но вот только ли присутствие? Быть может она должна была помешать монаху спалить себя заживо? Поговорить с ним, увезти из опасного места. Как это в сказках, прекрасная дева влюбляется в чудовище, и то превращается в принца, целует лягушку… или… но целовать монаха не хотелось. Наверное, он был старше ее отчима, старый мужик лет пятидесяти. Как такого целовать? Нет, таких не целуют. Вика представила себе, что в школе вдруг станет известно, что она целовала плешивого мужика годившегося ей… ну, наверное, не в деды, хотя, и в деды тоже. Фу! С другой стороны, если бы это могло его спасти? Но ведь он сам упорно ночь за ночью шел на эту крышу, вызывая на себя небесный огонь… Целый день Вика думала о монахе, рыскала по Интернету, пытаясь отыскать ответ на свой вопрос, а ночью наблюдала, как на ее глазах монах обращался в пламя и затем исчезал. Так прошел месяц. Каждую ночь Вика поднималась на крышу, где горел монах. Несколько раз она давала себе зарок не приходить, но что-то тянуло ее с такой силой, что она не могла сопротивляться. Причем, теперь то и дело, в предвкушении очередного ночного сеанса, Вика сама засиживалась в комнате у мамы, или приставала с уроками к вернувшемуся с работы отчему, лишь бы не идти на проклятую крышу. Бесполезно. В предки засыпали, и она бежала сквозь ночь, чтобы очухаться возле белого пламени и умирающего в нем человека. Благодаря домашним занятиям она подтянула предметы, которые прежде ей не давались, так что учителя стали закрывать глаза на то, что Вика нет-нет да пропускала первые два урока, высыпаясь. Через месяц она знала ритуал назубок, время от времени меняя место с которого наблюдала за сожжением, а то и вовсе ходя вокруг костра кругами. На сороковой день она осмелела настолько, что перекрестившись и зажмурив глаза, сама сунула на секунду руку в белое пламя, ощущая не боль, а мощные приливы незнакомой силы, от которой ее трясло потом целый день. Через два с половиной месяца, она начала заговаривать с монахом, и даже несколько раз пыталась брать его за руку, отвлекать, когда тот шептал, привлекая молнию. На что он только отмахивался от нее. Потом Вика догадалась, что перед ней католический монах, и возможно француз. Вика принялась изучать французский и на всякий случай латынь. Оба языка удалось вызубрить за пол года. Теперь незнакомый монах нет-нет и смотрел в ее сторону, слушая ее доводы, и иногда кивая или поправляя неправильно звучащее с его средневековой точки зрения слово. Впрочем, потом он все равно призывал огонь небесный и сгорал. Он сгорал в любую погоду, не обращая внимания ни на посты, ни на праздники. Фазы луны не трогали его в той же степени, что и очередные выборы. И лишь салют на день победы заставил повременить с экзекуцией, когда он мечтательно смотрел несколько минут в небо. Через полтора года наблюдения за сожжением, Вика закончила школу и без проблем поступила на иняз. Все давалось ей с поразительной легкостью и простотой. Она изучила историю рыцарских и монашеских орденов и написала по ним книгу, которая была затем переведена на несколько языков. Вышла замуж, родила двоих детишек. Вместе с мужем они купили квартиру в кораблике рядом с родителями. И каждую ночь, когда муж и мальчишки засыпали, она поднималась на крышу и смотрела на монаха. После шести лет знакомства, он начал рассказывать ей о своей жизни, умело обходя тему самосожжения. Когда ей было сорок, дети выросли и создали свои семьи, муж нашел себе другую, и вскоре запросил развода. Она не скандалила и не плакала. Спокойная и таинственная, каждую ночь она поднималась на крышу, где ждал ее ОН. Теперь, после стольких лет знакомства, монах уже не казался ей старым. Так что однажды, она просто молча подала ему руку, с небес полыхнула молния, а они стояли на крыше, глядя друг на друга и горя не ощущая боли, а только радуясь обретенному счастью. Странная история, но ведь, когда мы просим у судьбы дать нам любовь и счастье, обычно мы не задумываемся, что эти дары не обязательно должны быть упакованы в привычные обертки. А ведь иногда бывает и такое, впрочем, чего только нет в лавке чудес господа бога, которую несведущие люди отчего-то называют нашим миром.
