Рассказ давний, но опубликован только что в нашей новой книге: Дмитрий Гаврилов. Страусиная политика / Латыпов Н.Н., Гаврилов Д.А. Ёлкин С.В. Турбулентное мышление. Зарядка для интеллекта. Под. ред. А.А. Вассермана. — М.: АСТ, 2013. — 352 с. C.326-334. Рассказ не зачинался, хотя конкурсное задание представлялось легче лёгкого. Он тупо разглядывал экран, на котором цепкая кошачья лапа скринсервера, выныривая из-за пределов монитора, ловила разноцветных рыбок. Изредка брался за мышь, прекращая бульканье, и тыкал белой стрелкой в имена ничего не «весивших» файлов с литературными заготовками. — Да, — решил он, наконец, — в этот раз не отделаешься, не отпишешься, старик, не надуешь коллег и собратьев по перу. «Творить» придётся с чистого листа. Когда-то у него получалось легко и непринуждённо, весело и озорно он сочинял сюжет за сюжетом. А вот, поди же, в голову ничего не лезет. Чёртово жюри! Хотя, почему «чёртово»? Сам обещал поучаствовать. Тряхнуть стариной в мелком жанре, уважить просьбу Председателя, «создать интригу конкурса», как это было названо. Но тряхнуть не удавалось, рассказы сочинять — не диссертации щёлкать кандидатам. — Юнг, конечно, гений психологии. — Добавил он вслух. — Но ты, старик, если посудить, просто злодей. Ну, а коли хорошенько подумать и не врать себе, то и лентяй редкостный. На антресолях он разыскал пыльный пакет с профилем писающего в угол Нахалёнка, провел ладонью, вытер пальцы о тренировочные, оставляя пыльный след. Голая задница пацана выглядывала из-за приспущенных портков. Слово «Нахалёнок» показалось интересным, вкусным словом из детства. Но он упустил мелькнувшую было идею, а наружу — из пакета — извлёк кипу пожелтевших бумаг, ошмётки старых, ещё машинописных текстов. Там нашлась давно забытая белиберда про космопроходцев, на лунных ракетах бороздивших просторы Вселенной, потом ещё про всякие звёздные войны межгалактических корпораций, торгующих сквозь десятки световых лет полезными ископаемыми. Даже о майорах или полковниках спецназа, прошедших барьер времени и щелкающих средневековых драконов — без этого отродья никуда — точно семечки. Наконец, о злых плотоядных динозаврах, величиной с Останкинскую башню, волочащих тело по грешной земле в поисках пропитания… Решительно, он был обречён на муки творчества, а вернее потуги, потому что давно забыл, как начинаются и протекают родовые муки фантаста. Лампа подмигнула, словно в последний раз, и погасла. Он застыл на табуретке — не светился даже глазок входной двери. Закрыв на ощупь одну створку антресолей, он умудрился заехать себе по уху второй. Зазвенело. Выругался. Присел, осторожно спустил ступню на пол, пошарил в поисках тапочек. Ещё минута, и глаза привыкли к темени. Тогда он двинулся на кухню. Сквозь мутное стекло в его нехитрое жилье проникал вечер. Осенний, московский, с тусклыми огнями в окнах ещё мощных сталинских зданий, непоколебимо хранивших в ночи остатки старого города. Китайский никелированный фонарик выхватил из темноты потухший холодильник, хранивший в чреве обречённые пельмени. Он повёл рукой, луч скользнул по столу с недоеденными бутербродами и совсем уж остывшим чаем. Пробираясь назад, в комнату, он запихал-таки остатки в рот — щёки неприлично оттопыривало — и бухнулся на диван, благо не убирал постель с утра. Пылинки закружились в сумраке комнаты точно снег, обозначая края светового конуса… Стоп! Прожектор шарил по ночному небу, а проще выражаясь — по потолку. Красный самолётик, в три движения собранный из ГДРовского детского конструктора, подвешенный на ниточке к люстре… Воздушные шарики, аэростатами висящие в воздухе. Правильно! Так уже было. Только очень давно. Очень. — Сантиментальный ты слишком, старик, — молвил он вслух, и размазал внезапно набежавшую скупую влагу по лицу. Но этого уже некому было видеть. И ему нечего было стыдиться таких, единственно праведных мужских слёз. Один умный писатель как-то заметил, что сочинительство — ремесло. Может, это и так. И надо бы к компьютеру, точно к станку. И клавиша «Del»… «Del»… «Del» — незаменимая помощь против сора. Только вот в жизни, там, за окном, за стенами, в большом городе, где творится несправедливость, где сумрак и грязь, к сожалению, никакая клавиша не поможет. Точно какой-то дьявол-искуситель подслушал эти мысли, в прихожей вспыхнула лампа, затарахтел холодильник на кухне, пискнул и загудел компьютер. — Значит, одно из двух, старик. Либо сейчас садишься и долбишь по клавишам, не ведая стыда. Либо? А ну все к черту! Исписался, так и признайся себе. Укройся с головой одеялом. Утро вечера мудренее. Одеялом!? — он чуть было не задохнулся от этой плодотворной идеи. — С головой! Класс! Сто лет не пробовал. Сто лет! Одеялом… С головой! — повторяя эту прилипшую фразу скорее где-то в мозгу, хватая ртом незримый воздух затихшей — не иначе по бесовскому замыслу — ночи, он швырнул носки с тренировочными через комнату в угол, где предполагался стул, и бухнулся снова на скрипучий пружинистый диван. Поджав колени, натянул пододеяльник по самые уши. Нет, по самую макушку! А потом — для верности — сполз пониже с подушки, ощутив холодную простыню горячей и мокрой отчего-то щекой. Рука сама нащупала злосчастный металл, пальцы коснулись кнопки: — Там, чуть выше, должна быть нацарапана буква, — вспомнил он. — Первая буква моего имени. У брата был такой же фонарь. Отец, чтобы сыновья не поссорились, подарил им одинаковые. Один единственный знак, какие-то черты и резы делают этот волшебный фонарь твоим. И только твоим, старик… Жми! Трусишь? Трус несчастный… Точно страус — голову в песок. Неужели, ты думаешь, что можно вот так просто сбежать? — Теперь всё. Спать! — сказал отец. — Я закрываю дверь. — Папа, подожди! Можно ещё самому немного почитать? — А кому-то завтра очень рано вставать. Одному — в школу, другому — в садик. Спите, хлопцы! — У, даже в коридоре выключили, — обиженно заметил братец. — Это всё из-за тебя! Нашёл чего просить — какого-то там Незнайку. — Подумаешь! Ты всё равно свою книжку под одеялом читаешь, — рассудил брат, и, не устыдившись, прибавил. — Я знаю, у тебя фонарик ярче моего. — Только скажи кому! Это тайна! — А вот скажу, — не унимался младший брат. — Ябеда-карябеда, турецкий барабан… — А я не буду говорить тогда. Только, пойдёшь плотину строить, возьми меня с собой. А? — Ладно, договорились. Спи! * * * Брат ещё маленький. Он многого не знает. Не нюхал серы. Если взять два болта потолще и гайку, навинтить её слегка на резьбу, наскоблить со спичек осторожненько внутрь, да и прижать с обеих сторон. Правда, сильно завинчивать не надо. А потом, где-нибудь в арке как… Бабах! В арке длинных новеньких девятиэтажек. Белых, красивых, как пароходы. Можно и проще — подкинуть повыше, а болт головкой об асфальт. Бац! Брат совсем маленький. Но и он догадывается, что коли кусок шифера сунуть в костер, то рано или поздно тоже будет «бум». Когда давеча с ребятами жгли такой — ох, и летала же черепица! Почти до самого неба. Он несмышлёный, мой младший брат. И я покажу ему, как высечь искру, ударив кремнем о кремень. Сверкнет, а потом камень ещё будет пахнуть курятиной. Говорят, раньше пещерные люди так огонь добывали, а теперь у отца есть зажигалка на бензине. Искра получается когда длинная, когда короткая. Вот если взять зелёный заводной бронетранспортер, он катается и искрит, и поднести к бумажке… А ничего и не будет. её проще лупой поджечь, как Сайрес Смит. Бабушка встанет утром рано. Я тоже жаворонок. Я просыпаюсь вторым, крадусь на цыпочках по коридору мимо родительской комнаты. Она встречает любимого внука: — Тот, кто кофе утром пьёт, целый день не устаёт! — это её любимая присказка. Кофе, кстати, бывает разный, «из ячменя» и ещё, правда редко-редко, который надо долбить и молоть. Этот вряд ли настоящий. Буржуйский. Вот бабушка нарежет мне чёрный хлеб с маслом солдатиками, нет ничего вкуснее, когда посолишь. Это, конечно, не те, которые у меня в коробочке лежат, но их тоже можно выстроить в ряд. Регулировщик с двумя флажками, вот руки-то растопырил — самый негодный, он в ряд становиться не хочет. И если с нашего шестого этажа запускать парашютистов, он будет первым, его не жалко — пусть потеряется где-нибудь в палисаднике. Отец говорит, что уже давно нет никаких оловянных солдатиков, а когда он был маленький — сам себе армию выплавил, только из свинца. Надо попробовать, не даром ведь именуют «свинцовым королём» — мать ругается, половина балкона забита хламом. Так она называет самые нужные вещи. Фигурку надо вылепить из пластилина, замесить гипс и залить им форму. Когда белая жижа окаменеет, спичкой выковырять с торца лишнее, а в дыру залить металл. Мы его с отцом плавим на плите, в баночке из-под киноплёнки к камере с тремя объективами. Свинец похож на ртуть из градусника, когда жидкий. Солдатик получается серым и тяжёлым, и никакой парашют не спасет. Самыми лёгкими получаются индейцы. Их я кручу из медной проволоки в цветной оплётке. Сперва скелет, тут цвет не так важен. Вот когда пускаешь проволочку поверх — тогда нужно иметь в запасе не один моток. Ветерок несёт бумажный парашют всё дальше и дальше… А ещё можно кидать бомбочки, прямо так, с балкона вниз — бумажные, их надуваешь, и воду внутрь… Эй, прохожий, берегись! Только складывать лист я так и не умею. Другое дело — голуби, это самое милое дело. Мы как-то в лагере с ребятами дрались, ну, конечно, не взаправду. Пускаешь своего голубя, и все запускают высоко-высоко… Летят себе, планируют, и как столкнутся, один самолёт обязательно упадёт. Кто выиграет, тому истребителю и звёздочка на боку рисуется огрызком красного карандаша «Великан». В бой идут одни старики. Никогда не пробовали? А проще всего делать из бумаги шляпы или лодки, и двухтрубные корабли, и даже гармошки. Хотя братец режет скатерти и снежинки, но это для самых маленьких и девчонок, с которыми я не вожусь, потому что они все плаксы. Как же! Плотину строить его взять! Держи карман шире. Он и кирпича не поднимет. А уж ноги в ручье замочит — мать ругаться станет. Нет, я его, пожалуй, не возьму. У младших свои игрушки — пусть лучше дома в «фантики» тренируется. * * * Он очнулся от настойчивого звонка в дверь. Даже сквозь плотное одеяло этот звук проникал в сознание, выволакивая из небыли. Свет уже дали. Справились быстро. На кухне тарахтело, за стеной шуршал компьютер. Пока натягивал тренировочные, обратил внимание, что от постоянного сидения за «железкой» на животе образовались неприятные складочки жира. — На улице всего часов десять будет — определил он, глянув в стекло… В прихожей обнаружилась ещё одна неприятность — дверной глазок (так ему, по меньшей мере, показалось) оказался неожиданно высоко, что и на цыпочках не дотянуться. Пришлось снова пойти за табуреткой на кухню. Он знал, что грабители в дверь не звонят, а подбирают отмычки. — Кто там? — Привет! Это я! Гулять пойдёшь? Голос был удивительно знакомый, но для порядка он встал на табурет и посмотрел туда, по ту сторону. На лестнице стоял Вовка, его школьный приятель, с противогазной сумочкой через плечо. — Я сейчас, Володя. Я мигом. Он хотел было спросить: «А чего не позвонил-то?» Но вдруг вспомнил, что телефон пока ещё не поставили. Это как же понимать? Он прекрасно помнил свой абонентский номер. И нынешний, и тот, старой четырёхкомнатной квартиры на окраине Москвы, где в кругу большой семьи прошло его единственное детство, первое и последнее в жизни. Он ещё раз взглянул по ту сторону… Ну, да! Когда не было телефонов, друзья вот так запросто заходили друг к другу… Мобильник в эпоху развитой демократии окончательно развратил горожан. — Ты спал, что ли? — пробасил Вовка с порога. Шагнул внутрь, крепко пожал руку. Поставил дипломат на пол. — Прости, совсем забыл. Сидел за компом и «отрубился» как-то. Куда гулять-то? — В смысле? — не понял Вовка. — У меня тут пара рассказов вышла для детского конкурса, я тебе притащил почитать. Всё ж таки ты спец, а я — любитель. * * * Из противогазной сумки Вовка достаёт большое круглое зеркало, одна сторона обычная, а вторая — вогнутая слегка. — Вот решил проверить, может ли свет столкнуться в воздухе со светом! Ты возьми у своих родителей ещё какое-нибудь… На мамином трюмо стоит точно такое же зеркало, даже оправа одинаковая. Наверное, наши родители покупали в одном магазине. — Пустим солнечные зайчики навстречу друг другу. Они должны столкнуться, если свет из чего-то состоит. Бредём по свалке, полной битого кирпича, каких-то труб, густо поросших полынью и пижмой. Справа расстилается большое озеро, его не перейти вброд, но плот, сколоченный из крепких досок со стройки, решает дело. Вода проступает сквозь щели, но отважные путешественники в неизведанных землях встречаются и не с такими препятствиями. Дед подарил книгу о капитане Немо. Достал из недр громадного, необъятного книжного шкафа, и подарил просто так. В книге классные рисуночки, водолазы, спруты, Атлантида — затонувший материк. Рельеф детских владений непрерывно меняется, строители — злейшие враги, отвоёвывают пядь за пядью, насыпая Гималаи из песка, вырывая Марианские впадины. В котлах рабочие варят чёрную массу, она чуть затвердеет, скатывается ловкими мальчишескими руками в шарики, которые насаживаются на «электроды» — такие тонкие железные палочки. Размахнёшься… и раз! Снаряд летит не хуже снежка, твёрдый, как камень, и идеальный по форме. Вовка запасливый, в его сумке обнаруживается сапожный молоток, который почему-то называется геологическим, проволока и плоскогубцы. Чтобы рабочие не прошли по стопам владельцев здешних мест, вбиваются колышки и ставятся ловушки. Вовка говорит, что давеча строители сломали свой прибор, когда измеряли что-то — значит, старания не напрасны. По ту сторону пруда есть глубокая землянка. её вырыли старшие, они сидят по ночам, курят и жгут костёр. Языки пламени вырываются наружу через пробуренное и расширенное отверстие. Этот огонь виден всем, кто живет по соседству, с любого этажа, но никто не рискует сломать себе ноги. Взрослым сюда — в «Овраг», как мы его называем — хода нет. Высадившись на берег, надо пройти ещё каких-то десяток шагов, чтобы очутиться в «Каракумах» — пески на другом конце пустыря — это «Сахара». Они побольше. Расставив нехитрую аппаратуру, Вовка даёт сигнал. Солнечный зайчик ослепляет, и ответный луч можно послать только наугад. — Ну, как? Столкнулись? — Кажется, в воздухе была вспышка! — кричит в ответ. — Значит, свет состоит из частиц. Опыт прошёл удачно. Надо ещё раз повторить. Может быть, пылинки в сиянии отцовского фонаря — это как раз они и есть, невидимые, неуловимые, невесомые частички? На обитаемую землю выбраться уже проще, преодолев «Белые горные кручи», можно выбраться на тракт. Здесь оживлённое движение. Гравий катится из-под ног, так что съезжать приходится на том месте, что предназначено для сидения. — Мама спросит, где так извозился. — Скажи, что были в экспедиции, — советует Вовка. — Помогает. По асфальту мимо друзей лихо прокатывается парень на деревянной тачке. Подшипники оставляют четыре полосы, обозначая траекторию. Навстречу, в горку, взбирается дядя Леша. Он тоже катается на тачке, потому что у него нет ног, и дядя толкает землю костылями, поминая Родину-мать и партию, пока ещё КПСС. Мать, зорким оком углядевшая ребят из окна, зовет: «Домой! Обедать!» — Ма-ам! Ну, ещё чуть-чуть, полчасика! — Потом снова выйдешь! — доносится в ответ. — Домой! * * * — Ну и морда у тебя, Шарапов! — цитирует Вовка Жеглова. — Прости, страна, за морды наши сонные! — парирует он. — Садись, поговорим немного. Чай будешь? Есть грибочки с картошкой. — Не откажусь. Весело шкварчит сковорода. Пыхтит электрочайник. — Я хочу спросить, Володька. Ты помнишь, как мы тогда… Словом, как мы жили. Как были детьми. — Эт ты о чём? — недоумевает Вовка, прихлебывая «того самого индийского!». — Ты навещаешь своих? Верно ведь. Как давно ты оглядывался на окно, за которым застыла мать. И она машет тебе рукой. А ты уходишь. И она больше никогда не выглянет, и не крикнет тебе: «Возвращайся домой!» И главное, ты ещё сам не понял, как будет нужен тебе этот окрик. Так попроси же её, когда будешь уходить: «Мамочка, позови меня, родная! Я тут же вернусь, лишь бы ты только позвала!” — Подрос, — буркнул Вовка и спрятал глаза. — Ты не увиливай. Я ведь не просто так спрашиваю! — Ах, вот «значица» как!? Я забыл это, — тихо, но зло, проговорил Вовка. — Просто забыл. И тебе советую, не вспоминать. Мир вырастает из коротких штанишек. Такие мысли расслабляют. — Продолжил Вовка уже более миролюбиво. — Они приятны, слезоточивы, но это лишь прошлое. И твой сын уже давно исследует свою страну. И мой ищет тоже. — И они могут в той стране решительно всё, а мы — в этой — решительно ничего. Хотя наши матери всё ещё стоят за тем окном старого дома, где мы жили и выросли! — И ты отвечаешь теперь за неё, дурень, а не наоборот! — ответил Вовка. — И я в ответе за свою. — Погоди! Я не о том. Он пошёл на балкон, рванул на себя перекосившийся ящик шкафа. Дерево подалось, но с натугой. Ящик выдвинулся наполовину. Он просунул в образовавшийся проем кисть и нащупал холодную твердь кремня. Почти что вывихнув руку, достал оттуда же и второй камень. Поднёс к глазам, отпечаток ракушки явственно проступал на поверхности. — Гляди! Гляди! — яростными ударами он стал высекать искры. — Я это тоже не помнил, пока ты не показал, — уже заинтересованно проговорил Вовка. — А что, это хоть и запрещённый прием, но для раскрепощения писательского сознания сгодится. Так, чего ты ещё «напридумывал»? — спросил он, уплетая за обе щеки. — Элементарно, до смешного глупо и просто. Как это запатентовать — не знаю. Формула изобретения такова: «Способ погружения в детство, заключающийся в том, что надо залезть под одеяло с головой и включить карманный фонарик». А ещё я бы посоветовал тебе научиться снова, как пускать бумажных голубей. Вспомнить, пока не поздно! — добавил он и протянул приятелю чистый лист. * * * — Теперь ещё приправь текст четверостишием из «Воскресенья», — посоветовал Вовка. — Жюри это любит, особенно писатель Лукьяненко, который про «Ночной Дозор» роман сочинил. Его манера. — Думаешь? Нет ничего проще. Слушай, жестокий ты человек! «Помню, в детстве знал я средство — неудачи избегать, строил крепости из кресел, а ещё — умел летать…» декабрь 2004 г.
Этот сравнительно старый рассказ и ещё пять других в исполнении автора см. http://conjuncture.ru/gavrilov-dimitry_6-audio-stories-2006/
