Поля

Поля

посвящается моей Музе

Сеймур уже давно мечтал об этом – покинуть мегаполис и вообще все, что напоминало или олицетворяло города. Все эти многоэтажки ночами неустанно глядящие своими глазами, словно пытающиеся выследить какого-нибудь беднягу; грохот всевозможных машин, распыляющих в воздух ядовитый газ и так и норовящих кого-нибудь непременно сбить или попросту размозжиться обо что-нибудь в непрерывном бурном потоке. И фонарные столбы, как вертухаи на вышках, все время стоят, выстроившись в ряд и включая при наступлении ночи свои лампы, чтобы не дай бог никто не оказался незамеченным; миллионы неоновых огней и вывесок на все голоса кричащие о безграничном количестве, но к сожалению со скудным разнообразием, утех: «потрать свои деньги здесь!» кричали одни, другие вторили им «а затем одна из наших богинь утешит тебя ласками и высосет все, что осталось!»; куча стоматологий, одна белее другой, отбеливающих зубы, что кажется еще чуть-чуть и они окончательно их растворят и разрушат, доведя до невиданной доселе белизны, чистоты и красоты – когда ничего нет. На каждом шагу всякий норовит напичкать разного качества едой, желая накормить как свинью, а на каждом втором шаге залить сомнительными жидкостями твои внутренности, и, пожалуй, только не хватало чтоб на каждом третьем тебе предлагали бы с наслаждением – или кому как – исторгнуть все из себя, пополнив нечистотами величайшую канализацию в мире, и конечно непременно тоже вытрясти из тебя, пускай может и жалкие, но гроши. Солярии тут и там заботливо предлагающие заменить солнце и сжечь то немногое, что еще имеешь при себе, и присоединиться к белозубым макакам, снующих туда-сюда и разве, что еще не сигналящих своим, пока еще не красным, задом; впрочем, до этого наверное недолго осталось. И много, просто невероятно много того, что считалось одним из величайших изобретений человека – бумажки разных цветов и окраски и с разного рода надписями, циферками и формулировками, везде и всюду летающие, лежащие, валяющиеся, внушающие тревогу и опасения, страхи и радость – всюду они!; в одном месте их получаешь и тут же не отходя далеко отдаешь, меняя на другую бумажку, мягкую и нежную – при всей своей грубости и низменности человек бесконечно и неустанно стремится к мифической нежности! – и этот круговорот несчастного изобретения китайцев никогда не прекратится, во всяком случае так кажется. Временами даже Сеймуру хотелось вопить на всю планету: «Подайте мне того мерзавца, и я пропущу его чрез его же собственный станок!»
И чем больше бедных, тем больше богатых, и наоборот; чем больше высоких технологий, тем больше нижайших опасностей исходящих от них; чем больше возвышенного, тем больше грязного и низменного. На каждом вшивом углу одноглазые железки, беспрерывно сообщающие о каждом твоем плевке и оттого катастрофически быстро растет число недоумков и поганых идиотов, с удовольствием жрущих, под непрекращающийся хохот, ту информационную блевотину, рождающуюся с каждой секундой и множащуюся в геометрической прогрессии каждые полсекунды – и всем, мать их, весело! Зачем развитие, когда все, что людям требовалось и требуется, было еще в первобытные времена? Ну, ладно, немного позже, во времена древней Греции и Рима – море еды, похотливых оргий и сон. Ах, да, точно, монетки: блестящие, странные и притягивающие, высасывающие все соки, а затем и бумажки… и снова все по кругу? Черт те что творится в этом мире, черт те что! Боже, о каких порядках, законах и гармонии разглагольствуют, когда представляют из себя лишь огромную кучу хаоса эти создания? «Бог создал свет, зверей, мир, планету, звезды, дни недели и бла-бла-бла…» а потом он, вероятно, окончательно свихнулся от скуки и создал чистый первозданный хаос посреди всего великолепия, и возможно ему стало веселей.
Сеймур катил далеко, стараясь как можно меньше делать остановок; он пользовался всем, чем угодно из того, что было создано для преодоления больших расстояний, и горько жалел, что не обладает безграничной силой и энергией, иначе бы бесконечно и долго шел бы только пешком. Подальше от всего того приставучего и надоедливого, что осталось позади – в городах, в цивилизации. Мимо рек, лесов, озер, деревень и прочих захолустных местечек, туда, где вообще ничего нет, хотя и понимал, что не только несет с собой частицы города, но и сам является его частью.
С каждым преодоленным, одним лишь страстным желанием, километром, он устремлялся вглубь природы, в ее первозданные и девственные пространства, которых с годами становилось все меньше, и по возможности избавлялся от всего ненужного. Мысли его вели себя хаотично и каждый следующий миг он думал о чем-то другом, не стремясь завершить предыдущую думу. Воздух казался с каждым шагом все чище и чище, и Сеймур вдыхал, вдыхал часто и глубоко, будто боялся, что вот-вот настигнут, схватят и силой вернут в недра грохочущей и смердящей серой глыбы. Порой он останавливался в каких-нибудь особенно живописных местах, где нечто необъяснимое пробуждалось внутри него, и подолгу стоял, лишенный всяких тревог и страхов, смотря одновременно и на что-то конкретное и куда-то в пустоту, словно ничего не было пред ним.
Жалел ли он хоть раз о своем странном и необузданном рывке в зеленую и живую страну? Нет, ни разу и даже никогда не оглядывался назад, боясь увидеть виднеющийся недалеко город, утопающий в едком смоге, что вечно клубится, и кажется, что эти двое существуют в симбиозе, выгоды которого известны им одним. Да и о чем жалеть? Там жалкие неуклюжие, трясущие головами, птицы, а тут умилительные и такие трогательные создания, поющие свои чудные песни в самом удивительном и прекрасном многоголосом хоре; там шум и гам, а здесь трески и шорохи, сливающиеся в идеальную гармонию; там на тебя жадно глазеют, а здесь любопытно изучают своими глазенками всевозможные создания и они, в отличие от первых, не стремятся нарушить твой покой, вторгнуться на территорию, проникнуть в душу, наоборот, здесь ты единственный, кто должен стремиться к этому. И Сеймур старался не мешать и не пугать, с улыбкой на лице глядя то на белок, то на полевых мышей, ежей, различных паучков и жучков.
Вырвавшись на природу, он впервые в своей жизни, собственными глазами наблюдал как хитрец-паук, ловко работая лапками, обматывает беднягу-муху, истошно жужжащую и не теряющую надежды выбраться из лап монстра. Паук бегал по паутине вверх и вниз и все обматывал и обматывал жертву, а затем – то ли она ему надоела своим воплем, то ли уже пришло время – проткнул ее своими жалами, впрыскивая яд. Муха продолжала жужжать еще несколько секунд, а потом затихла, еще пару раз брыкнувшись в агонии. Ловкач подхватил добычу и довольно потащил кверху, поближе к своей засаде, где еще продолжал опутывать и закреплять бедняжку. Сеймур не стал ждать окончания трапезы и двинулся дальше, и походил на маленького мальчика только-только начавшего изучать этот мир. Такую искреннюю радость от собственного наблюдения за жизнью насекомых он испытывал, наверное, лишь в детстве, и то, тогда мало, что успел увидеть – все самое интересное показывал телевизор, но что такое россказни неведомого диктора, да запись на пленку, по сравнению с возможностью, притом абсолютно случайной, увидеть самому, рядом с собой?
Но более всего Сеймура поражали поля и луга, широко раскинувшиеся на этой земле. Каждый раз, когда выходил на очередное необъятное пространство, то поначалу долго шел, стремясь как бы достигнуть некого условного центра, и остановившись, с замиранием сердца смотрел вдаль. Очутившись на столь обширной пустынной и чистой площади, усеянной множеством цветов, стрелявших со всех сторон разноцветной дробью, его душа застывала в некоем сладострастном параличе, и жаждалось, нестерпимо жаждалось только одного: дабы миг стал вечным. Куда ни глянь, всюду убегающая вдаль зелень природного ковра, и было неистовое желание: и бегать и замереть одновременно. Огромное количество бабочек различной окраски, кружащие вокруг, здесь и там, звонкая песня кузнечиков и шелест травинок говорили о том, что этот ковер живет, и закрывая глаза, чудилось его мерное и спокойное дыхание. Поля дали ему то, чего, оказывается, никогда не имел в жизни – вместо дешевой свободы, о которой кричат со всех экранов люди, неоценимую и самую необходимую – Волю. Если бы он знал раньше сколь чудесно это чувство, что она дает, сколь безмятежна и нежна, заботлива и нетребовательна, то давно бы оказался здесь. Восторг и восхищение, и медовая эйфория струились по всему телу, и Сеймур, раскинув руки, стоял и делал глубокие вдохи, желая не упустить ни одну молекулу запаха, что кружили в поле. Воистину только поля и луга способны подарить или вернуть некогда утраченное ощущение воли и любые ветра, будь то хоть Зефир или Борей, готовы с радостью подхватить своими ласковыми руками и понести размякшее от неги тело над зеленым живым полотном; но помимо этого чувства поля жестоко обнажают, словно сдирая живую плоть, другое, зачастую хитроумно скрытое самим же владельцем, иное чувство – одиночество. Только стоя одному, вдали от цивилизации, которая просто притупляет ощущение, прячет истину, можно со всей горечью вслед за радостными эмоциями, познать свое безграничное и опустошающее одиночество, и все, кто были там – родные, друзья и близкие – теперь, наконец-то, видятся иначе.
И это опустошение, сию рану, вскрывшуюся от воздействия лугов, ощутил и Сеймур, и приняв как данность неумолимую для такого создания как человек, с удовольствием прислушался к зову полей и решил остаться с ними навсегда. Когда наступила ночь, он лежал со смиренным и покойным видом на лице подобно рабу, сбежавшему после тысячелетнего заточения с галеры, и смотрел в бездонное темное небо, по дну которого кто-то странный и загадочный рассыпал сверкающие камушки, сложившиеся то ли случайным образом, то ли при чьей-то помощи, в различные узнаваемые фигуры. Ему чудилось, что стоит только взмыть и можно погрузиться в эту пучину, и по возможности, если повезет, достать дна, и притронуться к, радующим глаз, блестяшкам.
Откуда-то донесся необычный запах, прилетевший на крыльях лёгкого ветерка. Сеймур сел и принюхался. Еще одно дуновение и снова непонятный и незнакомый аромат. Сеймур встал на ноги и уставился в том направлении, откуда дул ветерок. Простояв пару минут в ночной тиши, нарушаемой лишь филигранной мелодией сверчков, да редким шорохом зверьков, он встретил неожиданно сильный порыв ветра, донесшего все тот же запах, и который вызвал странное покалывание по всему телу. Сеймур не обратил на это внимание, решив, что показалось; его больше интересовал аромат. Ветер подул снова с той же силой, находящейся на грани того, чтобы сбить человека с ног, а Сеймур раскинув руки глубоко вдохнул и закрыл глаза, представляя как воздух вместе с запахом струится через гортань в легкие, разделяется на два потока в области бифуркации и дальше устремляется все глубже, в альвеолы, и затем насыщет кровь невероятно чистым кислородом, в то время как мозг анализирует информацию поступившую от рецепторов, расположенных в носовой полости. Он резко открывает глаза потому как неведомо откуда появилось четкое знание, что аромат нездешний, не с этой планеты. И вслед за этим еще один порыв ветра, еще более долгий, и пронизывающий как будто насквозь. Сеймур посмотрел в небо слегка встревоженным взглядом, различив на фоне звезд огонек пролетающего в вышине самолета. Ему не было страшно, наоборот, очень хорошо, легко, словно пушинка, и лишь малая смутная тревога, будто осторожно и застенчиво дергала за край штанины, говоря тихим голоском о космическом или астральном происхождении ветра. И прежде, чем Сеймур опомнился и пришел в себя, снова стал дуть ветер, но теперь уже не прекращаясь, с постоянной силой, проникая кажется во все клетки тела, не давая шевельнуться, и вызывая странное смешанное чувство тихого восторга и покоя, и когда тело расслабилось совсем и мысли, будто бы под воздействием наркотика стали тягучими, сладкими и липкими, человек закрыл глаза, полностью отдавшись и растворившись в неземном ветре, испытывая неописуемое блаженство.
В поле стало очень тихо, и вся живность замерла на несколько минут. Вот осторожно затянул мелодию один сверчок, а за ним другой и снова зеленый ковер оживился. Сеймур исчез. Неземной ветер, неизвестно из нашего или какого другого параллельного мира, пространства иль сферы, до сих пор неизвестных для человечества, унес его.

Август, 2012 год