Песий человек

Тема в разделе 'Левий', создана пользователем Левий, 3 авг 2013.

  1. Левий Коктейль Молотова

    (экспериментальный рассказик)

    Диктофон мотал медленно.
    Сухопаров развернул лампу, согнул кронштейн. Его носатая тень, подперев щеку, накрыла кассеты и замерла на краю стола.
    Кассет было пять. Каждая подписана его корявым (что поделать, не любил он чистописание в школе) почерком. Листочки на кассетах крохотные. Для лилипутов. Загибаем пальцы. «Мальцев И.В. Мамаши». Это раз. «Супруги Галеевы. Мальчик Вова. Брызга С.К.». Два. «Янин. Лапина Е.А.». Три. «Ст. серж. Малеев. Кутузов В. Пащук С.Т.». Четыре.
    А на той, что в диктофоне, было накорябано всего одно слово. Слово это: «Смирновы».
    Она, кстати, по времени значилась самой поздней. Сухопаров записывал ее, когда, собственно, и записывать было уже незачем. Человек нашелся. Дело закрыли.
    И зачем записывал?
    Сухопаров задумчиво побарабанил пальцами по столешнице, дождался конца перемотки и утопил кнопку воспроизведения.
    Несколько секунд пленка шуршала в тишине. Потом прорезался голос.
    Сухопаров: Антонина Васильевна, извините, мне бы хотелось еще раз записать ваши показания, только уже на пленку. Не возражаете?
    Смирнова: Пишите… Зачем только... (неразборчиво). Юра же вернулся.
    Сухопаров: Я понять хочу.
    Опять зашуршала пленка, затем раздались шаги, клекот воды, бряканье ложечки на грани слышимости - Смирнова вышла наливать чай.
    Она была полная сорокалетняя женщина с круглым лицом. Рот с безвольно опущенными углами губ. Жирные от крема щеки. Светлые, пустые глаза.
    Все в ней было, начиная от стоптанных тапочек и кончая нелепо сидящим в волосах гребнем, каким-то невзрачным, затертым, серым.
    Женщина-тень крупных форм.
    Такие стоят в очередях, бессменно заполняют кабинеты собеса, умирают тихо и без следа.
    А комнаты, в которой они тогда сидели, Сухопаров почему-то не помнил. Видимо, обычная была комната, если совсем не задержалась в памяти. Стол вот, кажется, в большой комнате был покрыт яркой желтой скатертью с цветами. Пятно желтое четко видится. А так, наверное, как везде — обои, ковер, диван, телевизор.
    Сухопаров склонил голову, прислушиваясь.
    Смирнова: Вот и чай.
    Сухопаров: А муж?
    Смирнова: Извините, он еще не совсем оправился. Доктора просили его не волновать, а вы его обязательно разволнуете.
    Голос у нее был спокойный и тихий.
    Он был уверен, что она приняла что-то от нервов, что-то сильнодействующее, чуть ли не железобетонное.
    Сухопаров: Вы позволите на него взглянуть? Потом?
    В диктофоне щелкнуло, скрипнул стул, и он, зная, что будет дальше, все равно вздрогнул. Жалобный вой на пленке пронзил и оборвался.
    Смирнова: Гулять просится.
    Сухопаров: Извините, он же сейчас...
    Смирнова: Вы пейте. Чай хороший, с шиповником, по случаю достала.
    Сухопаров остановил запись.
    Встал, подошел к окну. Вой еще зудел между лопаток. Словно тонкую нить, растянутую под кожей, зацепили пальцем.
    Воу-ау-у-у.
    В окно был виден угол двора, асфальт, как воронками утыканный круглыми клумбами с тонкими палочками осин. Из-под арки выглядывал капот служебной «волги».
    Откуда-то со стороны глухой стены под арку пробежала лохматая псина, и Сухопаров отпрянул от окна. Потер лицо.
    Нет, тот пес рыжий, а это черно-серая.
    А ты веришь? - тут же спросил себя Сухопаров. Веришь?
    Он скривился и вернулся к столу.
    В кармане пальто, повешенного рядом, у двери, зазвонил, забулькал телефон. Сухопаров торопливо поймал его через ткань, вынул.
    -Да, Ирочка.
    Голос жены был привычно-скрипуч.
    -Ты опять не поел, Алик. Пол-кастрюли супа. Тарелки сухие. Мне что, выливать?
    -Аппетита нет, Ир.
    Жена вздохнула.
    У нее это получалось так, что сразу становилось стыдно. А у Смирновой — нет, у Смирновой, когда она вздыхала, никакого подтекста не было. Просто объем воздуха перемещался из точки «а» в точку «б».
    -Алик!
    -Что? - очнулся Сухопаров от сопоставления вздохов.
    -Купи булки, пожалуйста. Наша кончается уже.
    -Булки? Куплю.
    -Ты уже выходишь?
    Сухопаров посмотрел на блик фонарного света на оконном стекле.
    -Нет, еще часик посижу. Дело тут сложное. Сдаю в архив.
    Жена снова вздохнула.
    Несколько секунд Сухопаров прижимал телефон к уху, пока не понял, что слушает печальные гудки отбоя.
    Он положил телефон на столешницу.
    На полу, в углу, образованном шкафом и стеной с календарем за текущий год, стоял невидимый для посетителей чайник. Сухопаров, наклонившись, придавил пальцем язычок, включающий разогрев. Воды было до половины.
    Зашипело.
    Пока шипело, он приготовил чашку. Из тумбы под столом выудил два куска сахара и чайный пакетик. Кофе был, конечно, предпочтительней, но где он, этот кофе? Кончился. Да и к ночи оно вредно. Сидишь потом дома, как филин, пялишься в экран, и чтоб какое-нибудь сновидение хоть в одном глазу...
    Язычок со звоном отщелкнулся.
    Сухопаров поднял еще клокочущий чайник, наполнил чашку, размешал ложечкой. Звяканье ее о фарфоровые стенки напомнило ему о чаепитии у Смирновых.
    Собственно, он там почти не пил. Давняя привычка не пить и не есть в незнакомом месте, приобретенная с увлечением шпионскими романами.
    Ах, отравят!
    Детство, казалось бы, ребячество, а прилипло, прикипело, не отодрать уже. Да и зачем?
    Сухопаров сел на стул, сделал глоток и снова включил диктофон. Сквозь шелест магнитной ленты, сквозь время даже, словно составляя нынешнему ему кампанию, тот, полугодичной давности Сухопаров тоже, для приличия, отхлебнул.
    Сухопаров: Может, его стоит выпустить?
    Смирнова: Потерпит. Рулет будете?
    Сухопаров: Нет, спасибо. Антонина Васильевна, вы не могли бы снова вспомнить, с чего все началось?
    Шелест, стук ложки о блюдце.
    Смирнова: Ох, это же когда было? Февраль этого года. Нет! Март. Кажись, март. Перед самым восьмым.
    Сухопаров: Перед праздником?
    Смирнова: Да.
    Сухопаров: Можете поподробнее?
    Смирнова (вздохнув): Юра тогда... Вывел он меня из себя тогда. Тумба у нас была - лак полопался, а сверху от кипятка и вовсе облез. Куда ее такую? Только выкинуть. Юра и разобрал, а досточки сложил в коридоре, на вынос. Так они и перезимовали. Уж елку выволок, а это оставил. При случае, говорит, вынесу, тяжелая больно.
    Дальше она заговорила невнятно, заедая слова рулетом и запивая чаем.
    Смирнова: ...у вот, у ия алка ес, я по шпыне Юочкиной и ударила.
    Она шумно жевала, шумно дышала, и, сколько помнил Сухопаров, то и дело упиралась пустым взглядом в стену, за которой ожидал прогулки муж.
    Он ни тогда, ни сейчас не понимал ее. Если ей хотелось пойти к супругу, почему не шла? Если не хотелось рассказывать, почему все же рассказывала?
    Сухопаров: Сильно ударили?
    Смирнова: Разве дело здесь в силе? Дело в обиде.
    Сухопаров: То есть, вы считаете...
    Смирнова: Да дуркует он. Убежал-то на полгода почти. А как вернуться, если уже все, накобелялся? Вот и изображает... песика.
    Сухопаров: А как же доктора?
    Он усмехнулся, вспомнив свое собственное удивление от такой версии. Вот же у тебя муж второй месяц на четвереньках ходит. А ты — дуркует.
    Но Антонина Васильевна не верила и докторам. Она обстоятельно запила рулет и только потом ответила.
    Смирнова: А что доктора? Чай не люди, чай не мужики? Разве ж мужик мужика не выручит? Юра ведь и подговорить мог. Он у меня, знаете, языкастый.
    Сухопаров: Но вы уж, наверное, давно его простили?
    Смирнова: Может простила, а может нет. Пусть он в неопределенности-то...
    Сухопаров: Извините, я уточню: вы ударили, и он ушел?
    Смирнова: Ну да, шубу на майку натянул, коричневую такую, косматую, искусственного меха, половину от тумбы взял - и пропал.
    Сухопаров: Вы видели, как он выходил из подъезда?
    Смирнова (устало): Не хватало мне высматривать. Он же в чем вышел? В тапочках, в штанах тренировочных. Шубу вот жалко. Не нашли ее?
    Сухопаров: Нет. Извините, Антонина Васильевна, а когда вы забеспокоились?
    Полминуты пленка шуршала вхолостую.
    Там, в этом шуршании, в памяти по поджатым губам, по дрогнувшей щеке он видел, что Смирновой очень хотелось соврать. Он зафиксировал это четко.
    Но лакуна кончилась, и Антонина Васильевна не решилась.
    Смирнова (стесненно): В конце дня.
    Сухопаров: Почему?
    Смирнова: Думала, заскочил к соседу. Ниже этажом.
    Сухопаров остановил запись.
    Пил чай, смотрел в окно, размышляя и почесывая висок. А ведь она его не любит, решил он. Присвоила, приспособила, вписала в свою жизнь. Тихую, размеренную, никакую. Выдрессировала.
    Но оставила отдушину. Соседа.
    Мог ли он в таком случае уйти сам? Сколько они прожили вместе — пятнадцать? двадцать лет? Могло взыграть? Могло.
    Но надолго ли? Он ведь тоже притерся.
    День, два, ну, хорошо, неделя — и вернулся бы. А тут — полгода. Как она там сказала? Кобелялся.
    Нет, качнул головой Сухопаров, не верю.
    Он выловил из чашки пакетик, отжал пальцами и бросил в урну под столом.
    Вообще, надо признать, пустой какой-то вышел разговор. Все, что рассказывала Смирнова, он уже знал и так, из рапортов и отчетов, из предыдущих показаний. На что надеялся? А вот ни на что!
    Сухопаров дернул щекой и нажал кнопку диктофона.
    Сухопаров: Раньше такое случалось?
    Смирнова: Что?
    Сухопаров: Что он задерживался у соседа?
    Скрипнул стул. Он вспомнил, как Антонина Васильевна отклонилась, и свет из окна выжелтил ее лицо.
    Смирнова: Редко. Юра не любитель этого дела.
    Сухопаров: А затем?
    Смирнова: Затем я спустилась вниз. А там было заперто, у соседа-то. И тихо. Я что? Я — на улицу. И тоже никого.
    Сухопаров: Вы раньше говорили, что увидели детали тумбы...
    Смирнова: Ну да, да, это было. Он их до бака-то и не донес. Во дворе бросил. Я тогда подумала, никак перехватил его кто.
    Сухопаров: И не забеспокоились?
    Смирнова: Так я же палкой... Думала, какая-нибудь компания подвернулась, ну, он с ними и ушел с обиды.
    Сухопаров: К соседу больше не стучали?
    Смирнова: Стучала. Со двора вернулась, разбудила его. Он опухший со сна-то, лицом зеленый. Праздник у него раньше начался. Я уж поняла, что не у него.
    Сухопаров: То есть, больше вы мужа не видели?
    Смирнова: Не видела, нет. А через два дня заявление к вам-то и подала. Что пропал. Думала, не замерз бы где. Заморозки.
    Сухопаров: А собак вы, когда во двор выходили, не видели?
    Смирнова: Собак? Каких собак?
    Сухопаров: Стаю. Пять-шесть особей. Среди них рыжий такой пес, крупный, лобастый.
    Смирнова: К чему это?
    Две, три секунды тишины.
    Затем она повторила, раздраженно, повышая голос, впервые за весь их разговор не совладав с нервами.
    Смирнова: К чему вы это? К этим слухам? К тому что Юра мой... (она шумно сглотнула) Не верю я! Не было никаких собак!
    Муж ее, словно почувствовав, что разговор о нем, завыл за стенкой. Заскребся - пленка уловила звук.
    Смирнова: Все. Извините. Мы гулять пойдем.
    На скрипе отодвигаемого стула Сухопаров остановил запись. Посмотрел в пустую чашку.
    Как быстро свернула беседу. Верит она сама-то или не верит? Или боится верить? Доктора не те, но муж-то тот. Что ж он все дурочку валяет...
    Вернется ли к себе прежнему, вот в чем вопрос.
    Сухопаров выщелкнул кассету, поставил ее перед лампой на «попа», взял следующую - «Мальцев И.В. Мамаши», зарядил.
    Включать пока не стал.
    Покрутил затекшей шеей, подумал: нашелся или был отпущен? Юра нашелся... Все бы так находились, всего за квартал от дома, смирно сидящие на скамеечке.
    Правда, в чужих штанах и без шубы.
    Как помнил Сухопаров, обнаружили его мальчишки, возвращавшиеся из школы. Хотели отвести в больницу, так он жалобно, не открывая рта, скулил. Сидел, смотрел в одну точку и скулил. А затем уже, когда он их вдруг облаял, вызвали «скорую». Подумали, сумасшедший.
    Его приняла городская «психиатричка», и оттуда известили о потерявшем память человеке нас.
    Фото, сличение в полицейской базе данных.
    Гражданка Смирнова? Антонина Васильевна? Похоже, мы нашли вашего мужа. Какой-нибудь дежурный лейтенант...
    Сухопаров качнулся на стуле, подтянул телефон, высвечивая время на экранчике. Семь двадцать две.
    Еще часок? - спросил он себя.
    И самому себе в ответ запустил диктофонную запись.
    Шипение.
    Сухопаров: Представьтесь, пожалуйста.
    Мальцев: Кхм... Иг... кхм... Это обязательно? Игорь Мальцев я.
    Сухопаров: Отчество?
    Мальцев: Валентинович.
    У Игоря Валентиновича Мальцева было маленькое, подвижное, пожившее уже лицо. По краям лица — растрепанные бачки. Нос — уточкой. Узловатые рабочие пальцы все время пытались этот нос колупнуть, подтереть, царапнуть, но присутствие Сухопарова их стесняло.
    И в глазах у Мальцева, небольших, близко расположенных, зеленоватых, тоже жила опаска. Словно он все время ожидал, что его подловят на какой-нибудь мало-мальской, бездумно сказанной мелочи. Потому и кашлял, и сопел, и экал, выторговывая себе секунды на соображение, чем может грозить ответ.
    Может и зря Сухопаров, надеясь на неформальное общение, подстерег его с работы на скамейке у подъезда. Может и зря.
    Насторожил. То ли водились за Игорем Валентиновичем неясные грешки, то ли...
    Сухопаров: Вы не могли бы вновь рассказать о происшествии, что случилось с вами в апреле?
    Мальцев: Кхм... ну, я... Это как бы и не происшествие.
    Сухопаров: И все же.
    Мальцев: Вы... кхм... Вы про собак, да? Про стаю?
    Сухопаров: Да. Вы еще написали жалобу в жилищно-коммунальной отдел. Что у них отстрела нет.
    Мальцев (посопев): Я? Кхм... Да, я писал. Это не запрещено. Я в детстве пострадал...
    Игорь Валентинович, закатав рукав рубашки, показал ему тогда бледные следы давних укусов на худом предплечье.
    Сухопаров: Да, вижу.
    Мальцев: Я их, знаете... кхм... сам бы...
    Сухопаров: Так все-таки, Игорь Валентинович, почему вы писали?
    Мальцев: Кхм... У меня через пустырь — гараж. Кооперативный. Еще э-э... советский. Мы с Таткой там картошку... Там холодно, в яме-то...
    Сухопаров: Стая была у гаражей?
    Мальцев: Не-ет! Это уже потом. У меня — тележка. Картошка дома... кхм... закончилась, и я за мешком — в гараж. Нагрузился, повез. Это к вечеру уже ближе. Разве это противозаконно?
    Сухопаров: Конечно же, нет, Игорь Валентинович.
    Послышался шорох, затем чирканье спички о бок коробка, долгий затяг. Прикурив, Мальцев успокоился, заговорил даже с какой-то злостью.
    Мальцев: Раньше-то не пустырь был, домики были, чуть ли не первые городские. Сравняли все к чертям, раскатали грейдерами, как хозяева умерли... Кто-то, может, и продал. Кусты, заборы — все к х...
    Мальцев матюкнулся.
    Пленка секунд пять шелестела впустую. Сухопаров не мешал.
    Мальцев: Потом еще канав с двух сторон накопали. А с осени бросили. Катишь как в войну — рытвины, штакетник, бревна, воронки. Какие-то умники придумали еще пакеты в канавы скидывать. Кхм... мусорные. Извините, убил бы.
    Сухопаров: Игорь Валентинович, я вас о конкретном случае...
    Мальцев: Да, я помню.
    Мальцев курил быстро, три-четыре полных затяжки — и окурок в урну. А пальцы уже теребят новую сигаретину.
    Чирканье спички. Как бы невзначай тронут нос.
    Мальцев: Это метров семьсот отсюда. Может, и километр весь. Там через канавы мостки широкие настелили. Хоть это-то... кхм... А я с картошкой. Темнеет, знаете, где там что под колесами и не разглядишь. Катишь осторожно, грязь, млин... Все штанины в... А потом...
    Сухопаров видел, как Мальцева передернуло на этих словах.
    Сухопаров: Что потом?
    Мальцев (шепотом): Они. Стая.
    Сухопаров: До канавы или после?
    Мальцев: В ней. Среди пакетов.
    Сухопаров: Сколько их было?
    Мальцев: Где там считать? Не считал я. Шесть, семь, наверное.
    Он покашлял, прочищая горло.
    Сухопаров: Подробнее, Игорь Валентинович. Это очень важно для следствия.
    Мальцев: Остановился я на мостках, руку переменить. Ручка у коляски самодельная, узкая... Ни в жизнь бы в канаву не посмотрел, но взгляд сам нырнул. Шевельнулось там что-то. Сначала и не разобрать... Пакеты (голос у Мальцева вдруг сел, он стал похрипывать) и пакеты. Но у меня уже, знаете, волосы... и мурашки, вдоль позвоночника... Захолодело, знаете. А потом снизу, прямо мне в глаза...
    Сухопаров: Кто?
    Мальцев (совсем тихо): Пес.
    Сухопаров: Рыжий?
    Мальцев кивнул и дрожащими пальцами полез за новой сигаретой, не докурив предыдущую. На пленке этого не было. Не воспроизводила пленка кивка. И пальцев дрожащих не воспроизводила. Но в памяти — было.
    Мальцев: Хотя темно было. Пригвоздило меня. Понимаете? Двинуться не могу. Что-то во мне кричит: беги, придурок! Беги без оглядки. А как бежать? Стоишь и смотришь. Глаза у него будто подсвеченные, как кружком золотистым... Он потом тихонько так: р-р-р. Вроде мешаю я ему. Я чувствую, что мешаю, он даже будто подталкивает меня изнутри...
    Сухопаров: Подталкивает?
    Мальцев: Не могу объяснить. Это как от мухи отмахиваешься, мол, надоела, лети уже, не мозоль... Вот и ко мне так. Только ступор-то мой, он глубже оказался. Я ж покусаный. Психологически-травмированный.
    Сухопаров: Хорошо. Дальше.
    Мальцев: А дальше уже остальные зашевелились.
    Сухопаров: Можете их описать?
    Мальцев: В темноте-то?
    Сухопаров: Хотя бы приблизительно.
    Мальцев: Приблизительно?
    Он задумался. На пленке — двенадцать секунд пустоты, шорохи, скрипы, шелест рябинки за оградкой, далекие детские голоса.
    Мальцев: Одна собака была маленькая... Вторая — овчарка, это точно. Третья была такая лохматая псина, тоже большая. Поменьше овчарки, а может вровень. Еще была коротконогая собака...
    Сухопаров: Такса?
    Мальцев: Нет, вроде бульдога, хрипло гавкала...
    Сухопаров: С рыжим это пять.
    Мальцев: Ну, значит, были еще... Не вспомню сейчас.
    Сухопаров: Хорошо. Значит, они зашевелились...
    Мальцев: Да. Сначала одна морда из пакетов, потом другая. Овчарка, помню, чуть в стороне лежала, как охранник, сразу подумалось...
    Бум-бум-бом-бом-буль.
    Телефон. Ира. Сухопаров остановил пленку, бросил взгляд на часы. Вроде рано еще от обещанного. Он поднес трубку к уху.
    -Да, Ириш.
    -Алик, - как-то грустно отозвалась жена, - ты не мог бы еще зайти в аптеку?
    Сухопаров прижал пальцы свободной руки к глазам, чуть надавил на глазные яблоки, отпустил. Прижал, отпустил.
    Комнатка, вылепившись из секундной тьмы, сделалась ярче, четче.
    -Почему нет?
    -Тогда запиши — церебролизин, экстракт мелиссы.
    -Хорошо.
    -Нет, ты запиши. И булку.
    -Хорошо, хорошо, - он вытянул листок из пачки на столе, несколько раз черкнул по нему ручкой. - Все, записал. Церебролизин.
    -Да, и булку.
    -И булку записал, - он провел еще одну черту.
    Трубка ответила гудками.
    Сухопаров вздохнул, с минуту смотрел на три нелепых линии, одну с зигзагом из-за соскочившей с упора кисти, затем смял лист в кулаке.
    Церебролизин.
    Несколько секунд он соображал, что, собственно, хотел делать. Да, дослушать Мальцева. Кажется, тогда, на лавочке, от него слегка припахивало винцом, но врать он не врал. Даже не приукрашивал. Сухопаров чувствовал.
    От нажатия на клавишу запись возобновила ход.
    Мальцев: ...малось, что иерархия. Одна сторожит, другой командует. Как у людей. Кхм... Вот. А я-то стою. Обмер. Тут этот пес...
    Сухопаров: Рыжий?
    Мальцев: Да, он, морду так задумчиво повернул — и на мостки мужик вылез.
    Сухопаров: Из ямы? Или тоже от гаражей пришел?
    Мальцев: Из ямы. В трениках, в шубе такой косматой. Зверь зверем, а лицо бледное и пустое, что ли. Никакое. Будто все равно ему, вот что страшно. И запах, стойкий — псины. Он меня обошел, за руку, как ребенка, взял и с мостков метров за двадцать увел. Еще то ли ворчал, то ли рычал свое. Не разобрал я. Полумертвый был.
    Сухопаров: А потом?
    Мальцев (прикурив): А потом он... кхм... Потом он дал мне такого волшебного пендаля, что я с тележкой своей без лифта на шестой взлетел. Как голубь какой.
    Сухопаров: А мужик?
    Мальцев: Не знаю. Но думаю, он с ними был, с псами этими. А может и нет. Но пахло от него сильно. Шуба еще... Тепло, а шуба.
    Сухопаров: Опознать сможете?
    Пленка зафиксировала тихий шорох бумаги — Сухопаров потянул фотографию из внутреннего кармана. В строгом костюме с нее хмурился однажды вышедший из квартиры и пропавший Юрий Смирнов.
    Мальцев смотрел долго — секунд пять.
    Мальцев: Похож. Кажется, он. Там темно...
    Сухопаров: То есть, прямо из ямы...
    Мальцев: Я жалобу-то с Таткиных слов накатал. Татка у меня боевая. Если что, я ведь откажусь. Ну там, если кто-то на этого мужика...
    Сухопаров: А его собаки не трогали?
    Мальцев: В том-то и дело. Я вот сейчас вспоминаю: он у них как свой был. Рыжий показал — он и выполз. И эти сразу притихли.
    Сухопаров: А больше, Игорь Валентинович, вы его не видели?
    Мальцев: Нет. Мы потом на дачу уехали, я две недели... кхм... взял. Отпросился, в общем. А потом уже ни его, ни рыжего этого... Я еще раза три за картошкой ходил, а там и канаву закопали.
    Сухопаров: Понятно.
    Мальцев: Так я свободен? Я могу?
    Сухопаров: Да, Игорь Ва...
    Диктофон щелкнул, выключаясь.
    Так, с этой стороной все. Сухопаров вытащил кассету, перевернул, вставил. Усмехнулся, вспомнив, что разговор с мамашами — одна большая, невероятная удача. Гуляли две женщины с колясками в скверике на Трефолева, за квартал от Смирновых, а он по наитию подойди да спроси, не видели ли они необычную стаю собак.
    Мамаши были молодые. Та, что посимпатичней, в платьице. Другая — в джинсах и водолазке. А вот коляски у них были одинаковые, бело-голубые.
    Начало разговора Сухопаров перемотал.
    Там он догонял, дышал, представлялся, отпускал комплименты женщинам и их детям, выслушивая в ответ имена и — ой, он вам улыбается, смотрите, как пальчиками тянется, угу, угу-гу, скажи, зубки у нас режутся...
    Мамаш звали Вера и Наталья.
    Сухопаров: Девушки, вы тут часто гуляете?
    Вера: Ой, и днем, и вечером, на самом деле.
    Наталья: Месяца три, наверное, уже. С апреля где-то.
    Сухопаров: А бродячих собак здесь не видели? Хотя бы мельком? Стаю в пять-шесть особей?
    Вера: Да не... Ой, было! Недели три назад! Натка, помнишь?
    Наталья: Это где мужик-то с ними?
    Сухопаров: Серьезно — мужик?
    Он тогда еще несмело подумал: неужели? Глупая, невозможная версия получала очередное подтверждение.
    Вера: Честно.
    Наталья: Мы же, гуляя, то до «Перекрестка» дойдем, то до торгового центра. А там рядом дом на снос и на трассу выезд.
    Вера: Еще автозаправка в стороне.
    Наталья: Да.
    Сухопаров: И что стая?
    Вера: Они как раз от трассы к дому бежали.
    Наталья: Неторопливо так.
    На пленке захныкал ребенок, Вера принялась его успокаивать, зашелестело одеяльце, звякнула погремушка.
    Вера: Ну-ну-ну, чего мы недовольны? Описались?
    Сухопаров (понизив голос, Наталье): Извините, вы четко все видели?
    Наталья: Не то чтоб совсем четко. Метров сорок было. Сначала овчарка бежала, потом маленькая такая собака, косолапая.
    Сухопаров: А человек?
    Наталья: А он последний бежал. Знаете, сначала нам смешно было, а потом страшно. Он в шубе был, и бежал как-то боком. На руках и ногах, представляете?
    Сухопаров: Как это?
    Вера: Как обезьяна, вот как. Горилла.
    Наталья: Вы знаете, это хорошо, что далеко от нас было. Лето, человек в шубе, с собаками. Сумасшедший же! Его отловить нужно.
    Сухопаров: Этим я как раз... Скажите, а опознать по фотографии сможете?
    Вера: Нет-нет, мы быстро ушли, не разглядывали.
    Наталья: Далеко было.
    Снова захныкал ребенок.
    Сухопаров остановил запись — дальше не было ничего интересного. Он постоял, нависнув над диктофоном.
    За дверью прошли — шаги удалились в сторону лестницы.
    Сухопаров пошевелил плечами. Может, пора и ему? К выходу? У него еще аптека, булочная, этот, как его там, церебролизин.
    К тому же дело закрыто.
    Да, дело закрыто, а загадка осталась. И жжет, бередит душу непонятно почему. Не дает бросить, не отпускает. Дикость — полгода, получается, человек живет в стае. Что-то ест, где-то спит — зачем? почему?
    А если предположить, что по чьей-то воле? Мог ли апатичный и тихий Смирнов заглянуть в собачьи глаза с золотистой радужкой?
    Мог, конечно.
    Но что это за пес такой? Откуда? Почему Мальцев ему не нужен, а Смирнов...
    -Рыжий пес, рыжий пес, - пробормотал Сухопаров и испугался собственного голоса. Как-то глухо, металлически он прозвучал.
    Как из ящика.
    Вздрогнув, Сухопаров снова подошел к окну.
    Двор потемнел. Чернота арки стала непроглядной, угольной. Единственный фонарь светил вокруг себя. Осинки не виделись — угадывались, палочки на фоне асфальта и стен. Почему ему кажется, что в арке кто-то есть?
    Сходим с ума?
    -Александр Петрович.
    -Да, - Сухопаров обернулся.
    Женька Рыбарев, молодой следователь, протиснув в дверь голову и худое плечо, звякнул ключами.
    -Александр Петрович, сдадите? А то Свечкин где-то бродит, а у меня времени совсем нет. В семье убить пообещали.
    -Опечатал?
    -Обижаете!
    -Ладно, беги.
    -Ловите.
    Рыбарев кинул ключи. Серебристой многоперой рыбкой они мелькнули в воздухе, Сухопаров растопырил пальцы, но не поймал. Один из ключей сухо клюнул ладонь, и вся связка шлепнулась на пол.
    -Александр Петрович! - с укоризной произнес Рыбарев.
    -Беги, беги, Женька.
    Сухопаров присел.
    Старею, подумалось ему. Раньше, наверное, поймал бы. Или пальцы неудачно повернул? Птичьими такими коготками надо было.
    Некоторое время он бездумно смотрел на кожаную обивку двери, находясь в странном душевном оцепенении. Ему вдруг пришло на ум, что его только что как бы не было — было тело без искры разума, лишенное желаний и смысла. Тело таращилось в пустоту. И оно вряд ли могло зваться Сухопаровым.
    Не так ли себя чувствовал найденный Смирнов?
    Сухопаров подобрал ключи и не без труда встал. Даже ладонью пришлось опереться о подоконник.
    Все-таки да, возраст.
    Галеевых на третьей кассете он промотал. Пожилые супруги, одинаково плотные и щекастые, больше жаловались на жизнь, на чужих и своих детей, на соседей, погоду, общественный транспорт, президента, и по сути не ответили ни на один его вопрос. Стаю и человека в ней они вроде видели, а вроде и не видели, но если и видели, то не уверены, что им не показалось.
    В середине августа Сухопаров два дня просидел в дежурной части микрорайона.
    Уверенный уже в своей догадке, он (в инициативном порядке) расклеил объявления, что по такому-то адресу будут приниматься жалобы на бродячих собак, выпросил каморку в отделении у знакомого милицейского лейтенанта и в череде посетителей дождался сначала Галеевых, а затем мальчика Вову с родителями, Семена Брызгу и Янина, попавшего на четвертую кассету.
    Это была удача, обернувшаяся пустотой.
    Через полтора месяца аудиозаписи стали никому не нужны. Да и, откровенно говоря, до этого в них не было никакого прока.
    Люди пропадали и находились достаточно часто, дела их велись вяло, ориентировки с ксерокопиями фото рассылались по пунктам ДПС, больницам и моргам, участковый обходил и опрашивал близких и соседей, показания подшивались, заводилась карточка, затем объявлялся розыск, и это, собственно, было все.
    Куда здесь приткнуть Сухопарова с его записями?
    Некуда. Да и версия у него, извините, бред, человек, который месяц в стае бегает, и ладно бы сам по себе, все мы с тараканами, просто у кого-то они большие, но тут им, получается, и вовсе пес командует.
    Рыжий.
    Причем доказательства — хлипкие. Мало ли кому и что могло привидеться. Галеевым — со сна, Мальцеву — с третьей рюмки, мальчику — от неуемной фантазии. У мамаш — расстояние, у Смирновой — наблюдение воочию, и она в «собачью» версию не готова верить никак.
    А не полечиться ли вам, Александр Петрович?
    Сухопаров усмехнулся и включил запись.
    Сухопаров: Садись. Как тебя зовут?
    Вова: Вова.
    Его родителей Сухопаров попросил остаться в коридоре. Мальчишка был щупленький, тонкошеий, но донельзя серьезный. На стуле он сидел на правом краю, в синей курточке и темных брючках. Лет ему было шесть. Ладошки держал на коленях.
    Сухопаров: Вова, ты мне хотел что-то рассказать?
    Вова: Да.
    Сухопаров: Про собак?
    Вова: Про дядю.
    Сухопаров: Про какого дядю? Я здесь слушаю жалобы про собак.
    Вова (хмурясь): Он с собаками был.
    Сухопаров: Он с ними ходил? На поводке? Он ими командовал?
    Заливистый смех мальчишки.
    Вова: Он не мог! Он с ними бегал!
    Сухопаров: Как кто, как собака?
    Вова: Да!
    Сухопаров: Погоди, расскажи по порядку. Это где было?
    Вова: У магазина, на стоянке.
    Сухопаров: Что ты там делал?
    Вова: Сидел. Я был наказан и сидел на скамейке. Мама с папой пошли в магазин, а я сидел.
    Сухопаров: И что было дальше?
    Вова: Потом я заплакал. Потому что мне было обидно сидеть. И потому что они ходили-ходили и не показывались, будто совсем меня забыли.
    Сухопаров: Хорошо. А что с дядей?
    Вова: А он мне карамель дал!
    Сухопаров: Что?
    Вова: Я плакал, а он подошел и сказал: На! А рядом были собаки, овчарка и рыжий такой пес-бродяга, а дядя был в шубе и пах, будто он мокрый.
    Сухопаров: Он был необычный?
    Вова: Как бомж. И бородатый. А пес сказал мне, чтобы я не плакал, и что родители скоро появятся.
    Сухопаров: К-как? Как сказал?
    Вова: Мыслями. Вы что, не знаете про телепатию?
    Сухопаров: Не знаю. Или, скорее, не верю.
    Вова: Вы что, телевизор не смотрите?
    Сухопаров: Смотрю. Редко.
    Вова (серьезно): Вам надо больше смотреть.
    Сухопаров: Я постараюсь. А ты уверен, что это был пес?
    Вова: Да.
    Сухопаров: М-м... А куда они потом пошли, ты не видел?
    Вова: Видел. Они к мусорным контейнерам пошли, и дядя стал в них копаться. Он поесть искал.
    Вздох на пленке был Сухопаровским вздохом.
    Вова: Ну, я пойду уже?
    Сухопаров: Иди.
    Дальше пленка поскрипела, пошуршала пустотой и послышался уже Семен Брызга, записанный не полностью, второпях, на фоне приглушенного стеной лая в вольерах.
    Семен работал на отлове.
    Он был бородат и могуч. Ватные штаны, брезентовая куртка. Внешне свирепый, в разговоре он показался Сухопарову рассудительным, с убеждениями мужиком.
    Философом.
    Они сидели под жидкой тенью ольхи, Брызга пил кефир, отирал бороду, и в глазах у него пряталась усмешка.
    Он не удивился, когда Сухопаров принялся расспрашивать о бродячих стаях, о необычных случаях, о животном уме и смекалке.
    Брызга: ...гня это все. И люди, знаешь, попадаются тупые, как пробки. Не скажешь, что хомо сапиенс. Новообразование какое-то просто. Двуногое. И вот тебе что хочу, Петрович: собаки, кошки, может, и поумнее нас будут. Они наблюдают и учатся. Ты в них и не подозреваешь ничего, а они в определенный момент раз! - и применили. У нас здесь пудель был — шпингалет на клетке открывал.
    Сухопаров: Взглядом?
    Брызга расхохотался.
    Брызга: Нет, лапой. Цеплял когтем и тянул. Но вот почему-то собственное дерьмо жрать любил до ужаса. Сам не свой был. Глупый, конечно. Это я так, что первое из памяти... А вообще умные они, Петрович. Жутко умные. Не видел бы сам, никогда б не подумал. Настроение чувствуют, что ты хочешь делать, угадывают, чуть ли мысли не читают. Иногда спрашиваешь себя: с чего мы, человечество, себя венцом-то считаем?
    Сухопаров: А если в стае?
    Брызга: Иногда стая — как толпа: ору много, а толку мало. Но если вожак опытный, не без башки, то тут их хрен наловишься. Это Петрович, и тактика, и стратегия, и кем можно пожертвовать — все в ход идет.
    Сухопаров: Семен, я как раз хотел спросить про одну стаю, что с рыжим псом во главе. Может ты видел или ловил?
    Брызга на пленке отчетливо хмыкнул.
    Брызга: Мы его Чертом зовем.
    Сухопаров: Кого? Пса?
    Брызга: Его. Да черт он и есть, многолапый черт. Года два уже от меня да от ребят бегает. Хитрющий, сволочь. Я одно время даже принципиально на него охотился, карту лежек рисовал, где жрет, что метит.
    Брызга басил и щурился на солнце, светом плюющееся сквозь листву.
    Ему было хорошо, и пса он вспоминал словно старого знакомого-прощелыгу, обвевшего его вокруг пальца.
    Сухопаров: А что-нибудь необычное за ним водилось?
    Брызга: Уходил ловко. Два раза мы его на свалке накрывали. Два. Не поверишь, Петрович, опытные ребята, собаку — ха-ха! - на этом съели, и дважды остались с носом. То ли в трубу какую нырнул, то ли еще как просочился. Куманов Лешка — на него, значит, выводим, он с ружьем, с дротиками, в низинке. Подбегаем — стоит Лешка, подошвы оббивает. Где? - спрашиваем. Не пробегал, - говорит. Не пробегал, и все. Глаза пустые, головой мотает. Не пробегал. А куда делся? То-то.
    Сухопаров: А человека с ним не видели?
    Брызга: Хозяина?
    Сухопаров: Нет. В стае.
    Брызга хмыкнул снова. Диктофон с минуту мотал вхолостую.
    Брызга: Скажу тебе, Петрович, брось ты это. Ну, бегает человек...
    Сухопаров: Он пропал, его жена ищет.
    Брызга: Не вяжись ты с этим псом. Я ж говорю — Черт. Свои у него дела, не человечьи. Свои резоны. Вернет он этого твоего.
    Сухопаров: Ты уверен?
    Брызга: Да встретились мы тут...
    Сухопаров вспомнил, как Семен покосился на него — оценивая, стоит ли говорить. Смялся в руке выцеженный кефирный «тетрапак».
    Брызга: Не здесь, у дома подкараулил. Выступил из тьмы на свет... Ангел, черт, не пойми кто. Рыжий.
    Сухопаров: Семен, ты сейчас какими-то мистическими свойствами...
    Брызга: Петрович, думай, что хочешь. Я от конторы через весь город живу, а он нашел. Вот и думай. Глядит, глаза золотистые. Как прилипнешь к ним, так все. И мысли... Вроде бы и твои, но четкие, резкие, тюк-тюк — как гвоздики в мозг.
    Сухопаров: И что?
    Брызга: А с тех пор мы его не ловим. Он мне что сказал: не бегай за мной, уведу, побежишь рядом. И канул. Вечер, темно. Ух, Петрович, какой страх на меня напал! Лютый страх. Вроде пес и пес, а вот с полчаса, наверное, колотило. Стакан водки высосал, как воду выпил. Ну его, думаю. И тебе...
    Сухопаров вздрогнул от заелозившего по столешнице, потребовавшего внимания телефона.
    -Алик!
    Голос жены шелестел печальным укором.
    Ах, черт! Часы показывали без трех девять. Вроде только что было восемь. Совсем выпал из времени с этими пленками.
    -Иду, Ириш, уже иду! - сказал он в трубку.
    -Ты помнишь?
    -У меня записано. Церебролизин.
    -И мелисса.
    -Да. Да, я знаю. Уже выхожу.
    -Ты неисправим, Алик.
    Сухопаров представил, как жена, отставив дрожащую руку, произносит это в темный экранчик и сморщился от запоздалого раскаяния. Никаких больше задержек, Ирочка. Дурак, дурак старый, все с делами своими бесполезными, с псами да кассетами, могила меня, конечно, исправит...
    Телефон разразился гудками.
    Сухопаров постоял, слушая, как гудки перебивают Брызгу, все еще что-то бормочущего под запись. Да, подумалось ему, пора.
    Что-то я...
    Он суетливо засобирался — ключи свои, ключи Рыбаревские, диктофон выключить. Дослушать, не дослушать по дороге? Потеребит, потеребит и отпустит. Разве не так? Взрослый маугли затесался в собачью стаю — чем не версия?
    Сухопаров вздохнул.
    Папки в сейф, диктофон... Там же еще Лапина Екатерина Алексеевна осталась, на четвертой. Вот ее бы еще дослушать...
    Она даже заявление подавала. Об изнасиловании. Будто бы какой-то «собачник» ее... А псы уселись кружком и смотрели. И один был рыжий. А «собачник» - в вонючей шкуре.
    Но потом, правда, на показаниях выяснилось, что ее вроде как загипнотизировали, и она сама... То есть, у нее и раньше были случайные связи, когда она, перебрав, не помнила... Но тут пес ей внушил...
    Ах, пес? - удивились в милиции.
    Не «собачник», а пес? Что ж вы, гражданочка, сказки-то сочиняете. Не стыдно? Вон и приводы у вас, смотрите-ка, по этому самому делу были.
    Сидя у Сухопарова, она больше ревела и жаловалась на тяжелую свою долю. Рассказ у нее выходил сбивчивый, несколько раз перевернутый с ног на голову, то она шла, то они шли, то ли по Тимирязевской, то ли по Лиходеевской, то есть, это стая, конечно же, преследовала ее по обеим улицам...
    Сухопаров, слушая, думал: ведь симпатичная же девчонка, а голос уже пропитой, и косметика — глаза, губы, и видно уже...
    Ладно.
    Усилием воли Сухопаров прибавил и кассеты, и диктофон к папкам в сейфе, закрыл дверцу, застегнул пуговицы пиджака, снял с вешалочного рожка пальто.
    Подошел к окну.
    Темно. Никакого шевеления в арке. Даже если оно есть — не видно. Можно, конечно, и через парадное, но это потом дом обходить. Десять-пятнадцать минут неспешным шагом. А у него — церебролизин.
    Телефон — в карман, ключи — в другой. Бумажку с печатью, росписью, временем — на сейф, вторую — на дверь. Все.
    Свет выключил. Чайник из розетки выдернул. Чашку, правда, не ополоснул.
    Сухопаров спустился по широкой лестнице вниз, сдал ключи в окошко жующему Свечкину, показал тому рукой, чтоб открыл заднюю дверь.
    -До свидания, Александр Петрович, - просунувшись, сказал Свечкин.
    Щелкнул открытый с пульта замок.
    -Пока, Дима.
    Сухопаров толкнул тяжелую створку и шагнул во двор.
    Оказывается, моросило. Но вяло, совсем чуть-чуть. Или это капало с понавешенных кондиционеров?
    Сухопаров поддернул ворот пальто.
    Из арки тянуло ветром. Метров шесть абсолютной, из-за загиба, черноты. Сухопаров поежился, обошел осинку, разглядел оброненную на асфальт перчатку. Интересно, что за растеряша?
    Капот служебной «волги» играл тусклым фонарным отсветом.
    Звук шагов шелестом разносился по двору-колодцу. Темно в арке. А там ведь целых два плафона ставили. Перегорели, что ли?
    Сухопаров остановился.
    Ему почудился в глубине арки, в самом сердце тьмы короткий собачий скулеж. Нетерпеливый. Приглашающий.
    -Кто там? - негромко спросил он, выловил телефон в кармане, включил.
    Свет экранчика пятном лег на близкую стену.
    Шаг, другой. Комитетское здание равнодушно смотрело в спину забранными решетками окнами первого этажа.
    Тьма.
    Сухопаров выставил телефон вперед. Какая-то некстати попавшая под ногу пластиковая посудина с грохотом полетела вперед. Пивная, наверное, бутылка. Все-таки поздновато он. Часиков в восемь было бы посветлее.
    Сухопаров опустил мобильник, светя под ноги. Доска, трещина в асфальте. Окурки. Лужица.
    Чужие ботинки, носами вынырнувшие к свету, заставили его руку дрогнуть.
    -Господи, Женя!
    Отступив, Сухопаров поднял телефон к лицу коллеги.
    Женька Рыбарев стоял в темноте памятником. Прямой, напряженный. С отвердевшими скулами и не мигающими глазами.
    Зрачки, правда, на свет среагировали — сжались.
    -Женя, - прошептал Сухопаров, - ты что-то забыл? Что-то случилось?
    Рыбарев, кажется, с трудом сфокусировал взгляд на человеке.
    -Гы... ав, - произнес он.
    -Что?
    Сухопаров обмер.
    Клацающий звук распространился во тьме, звук когтей, ступающих по твердому. Звук пропал, возник, удаляясь, стал глуше.
    Виделся собачий силуэт или только мнился, мерещился? Темно.
    -Женя, - протолкнул воздух Сухопаров сквозь пересохшее горло. - Женя, очнись.
    Рыбарев вдруг улыбнулся.
    Улыбка получилась не живая, механическая, страшная. Словно кто-то за него раздвинул послушные губы.
    -Женя.
    Сухопаров почувствовал, как колко, больно зашевелилось в груди сердце.
    -Гав! - звонко выкрикнул Рыбарев. - Гав! Гав-гав-гав!
    И опустился на четвереньки.
    -Гав!
    Сухопаров опустил руку. Телефон погас, и Женька пропал.
    Совсем.

Поделиться этой страницей