Перо красного беркута 1 Прекрасным июльским утром 1963 года от Рождества Христова, таким прелестным, какие вообще редко случаются в жизни, часов около одиннадцати я вышел со своим завтраком на деревянное крашеное крыльцо восьмиквартирного шахтерского барака. Завтрак представлял собой краюху хлеба, густо намазанную настоящим сливочным маслом и слоем смородинового варенья. Как моя любимая бабушка (царство ей небесное!) Елена Липатьевна сумела соорудить в хрущевский голод такую вкуснятину, не могу предположить и сейчас, но бутерброд получился на славу, просто королевский. Откусив изрядную долю и с наслаждением пережевывая лакомство, я горделиво стоял на крыльце подобно полководцу и изучал диспозицию. Солнце слепило глаза. Счастье освещало сердце. Мозг вибрировал в готовности усвоить любые премудрости жизни. Я любил этот мир, как это бывает только с детьми. Двор был почти пуст, лишь из дальнего его конца, по диагонали, Колька Чиркин делал в мою сторону энергичные приглашающие жесты, загребая рукой горячий воздух от пояса к лицу. Ну, конечно, углядел чудный бутерброд, - решил я, нехотя спускаясь с крылечка и лениво шагая по направлению к Кольке. К моему изумлению, первыми словами Чиркина были не обычные в таких случаях «дай откусить», или «сорок восемь - половину просим», или еще что-либо подобное из нашего пацанского лексикона. - Володька-дурачок разбился! - с напором сообщил мой закадычный дружок. Зеленоватые его глаза плескались лужицами - то ли болотного ужаса, то ли недоверия, как после летнего слепого дождичка, - я не уловил. Колька был альбиносом, и эти его лужицы не имели ни ресниц, ни берегов. В волнении они меняли очертания, будто чей-то карандаш вёл извилистую линию по белому, веснушчатому листу его лица - без остановок, вёл и вёл. Я слишком хорошо знал Кольку и поэтому был поражён его состоянием. Даже более поражён, чем самой гибелью беспечного Володьки-дурачка, в общем-то всеми ожидаемой. - Как разбился? - В Москву поехал. Нашёл где-то на путях старую ванну, привязал её к составу с углём и забрался в неё. Рабочим прокричал что-то вроде того, что, мол, в Москву поехал. Да никто толком ничего не понял, ещё посмеялись, потому что поезд-то на запасном пути стоял. И не думал ехать. Но вдруг дёрнулся. Будто скомандовал кто. А потом это… разогнался. А на переезде начал тормозить, там ведь стрелки-то не переведены, и машинист, видимо, очнулся … Володьку и шандарахнуло. Там врачи, милиция … Тут Колька нечаянно - клянусь, нечаянно - обратил внимание на мой роскошный бутерброд и как-то понуро, устало и тихо попросил, даже не словами - просто повёл рукой. А вставал он очень рано, не позднее семи, и к одиннадцати, конечно, должен был проголодаться. Я молча отломил ему половину. -Пойдём к переезду? - Пойдём. Но сперва орла надо поймать. Ого! Вот как вредно долго спать – все приключения проспишь. - Какого орла? - Да вся улица гоняется. Нос крючком, крылья - во! - три метра. - Три метра? Значит, это беркут - король птиц. - Какая разница? Хоть страус! Побежали! В окрестностях нашего шахтерского городка отродясь не водилось никаких беркутов, а также тигров, слонов и прочей экзотики. Были воробьи – в изобилии, многие держали голубей, ну еще кошек да собак. Конечно, в лесу или ещё дальше, в настоящей тайге, жили нормальные звери – волки, ёжики, зайцы, лисицы. Медведи. Возможно, водились и орлы, но очень далеко: поблизости люди давно распугали диких животных. А зачем бы беркуту прилетать в город? Он людей остерегается Я подозрительно глянул на Кольку. Он никогда не врал – у него напрочь отсутствовала фантазия, чтобы придумывать неправду. Ну как если бы глухой стал рассказывать, будто бы слышит шелест росы на лепестках ромашки или скрип коленных суставов кузнечика… Слишком сложно было для Кольки врать. Он был честным малым. Тем летом нам исполнилось по десять годочков, дружили мы с ним давно, и я знал его как облупленного. Был в нашей дружбе некий парадокс: я учился на круглые пятерки (без хвастовства – простая правда), и в то лето благополучно перебрался в четвертый класс. Колька же просидел в первом классе два года и теперь его оставили во втором классе на осень, но мы-то с ним знали, что это такая учительская хитрость, чтобы он летом дополнительно позанимался, а осенью все равно его оставят и во втором классе на второй год. Да он летом и не пытался заниматься. Загадочный был человек - учебники сильно недолюбливал, и грамота ему не давалась категорически. А в играх всегда очень старался, в сражениях не подводил, вот мы и сошлись - оба два детских генерала, ладили отлично. На улице, за домами, раздался шум. Дожёвывая наши половинки бутерброда, мы кинулись туда. И остолбенели. На асфальте, перегородив проезжую часть, толпились люди - здесь собралась почти вся наша улица Тургенева; не было, пожалуй, лишь лежачих больных да тех, кто в это время рубил уголёк в забоях. В центре образованного людьми полукруга, распластав блистающие в солнечных лучах мощные крылья с широко расставленными перьями, глухо и зловеще клекотал красный беркут. Медный окрас его перьев местами переходил в тёмное золото, а на затылке и шее длинные заострённые перья имели ярко-алый цвет. На груди и штанах узоры перьев образовывали рыжие круги, словно пятна засохшей крови. Я представил, как этот орёл расклевал и сожрал зайца, заглатывая его целыми кусками, и мне стало страшновато. У нас в городке зоопарка не было, и таких волшебных птиц я прежде видел лишь в книжках. Но в книжках они были нарисованные. А этот воздушный хищник восхищал и пугал неземной, угрюмой, опасной силой. В его угрожающей позе, загнутом стальном клюве, лапах с десятисантиметровыми медвежьими когтями чувствовался опыт кровавых схваток на неведомых бурых скалах вдоль берегов безымянных рек. Опыт, сила и … осторожный ум. Слегка наклонив голову, беркут внимательно рассматривал людей, словно изучал, но не всю толпу сразу, а каждого человека в отдельности. Вот его абсолютно чёрный, бездонный зрачок в горчично-фосфорическом ореоле уставился в меня, моргнул, как механический объектив фотоаппарата - мне показалось, что он зафиксировал моё лицо, внёс в таинственную картотеку преступников, а затем перескочил на Кольку. Тот невольно вздрогнул. Да и другие людишки побаивались небесного гостя. Под давлением задних рядов полукруг сужался, и когда до диковинного пришельца оставалось метра два, птичий король подпрыгнул и пролетел над толпой метров двадцать прямо по курсу, вновь приземлившись на асфальт. Толпа с гиком кинулась следом. Пришельцем я назвал его потому, что, похоже, ноги служили беркуту лучше, чем крылья. - Почему он не улетает? - Наверное, крылья подрезали в зоопарке. - В каком зоопарке? До него двести километров! - Да что ему твои двести километров! Полтора часа лету. - А если крылья подрезаны?! - Чего ж он не улетает? - Я знаю? Может, жрать хочет! - Так надо покормить его! - Где же тут взять суслика? - Щас как кинется! Как загрызёт! - Заклюёт! - А слышали про Володьку-дурачка? Привязал к составу жестяную ванну и в Москву поехал. Расхлестался на переезде. Насмерть. - Когда? - Да недавно, вон там, - махнул я рукой в сторону переезда. - Надо бы… скорее бежать, там милиция, врачи, а тут этот…крылатый. Последние слова я едва сумел проговорить: сердце мое словно перебросили из грудной клетки прямиком в морозилку. Оказывается, птица всё то время, что я болтал про Володьку, всматривалась в меня - конкретно в меня - своим жутким фотографическим зрачком - очень пристально, не мигая. Будто в мозги мне влезла своим взглядом. Убей меня Бог, в ту минуту я проникся уверенностью: чудо-беркут не только понимал человеческую речь, но даже знал того, о ком мы говорим. Будто бы Володька-дурачок водил с ним при жизни компанию. Дружки такие - воздушный король и Володька-дурачок. Оба, кстати, взялись из ниоткуда. В следующее мгновение беркут стремительно взмыл в небо и исчез на юге, над железнодорожным переездом, там, куда я махнул рукой. Толпа ахнула. Мы, ребятишки, порой завидовали Володьке. Было ему далековато за двадцать, слышал и видел он замечательно, а вот разговаривал плохо – речевой аппарат барахлил. То ли гортань, то ли язык, то ли ещё что-то нужное для говорения у него от природы не соответствовали норме, и голосок получался слабый и хриплый, попугайский. Ряд звуков он вообще не произносил, и понимать его могли только люди, с которыми он чаще других общался. Мороженщицы бесплатно угощали его пломбиром, водители автобусов приглашали на сиденье поближе, а билетёрши бесплатно пропускали в кино, где Володька-дурачок занимал место в первом ряду, доставал замызганный блокнотик, обгрызенный карандашик и с важным видом, что твой профессор, изображал во время просмотра фильма напряженную мыслительную деятельность, время от времени выставляя каракули на заляпанную страницу. На этой почве, можно сказать, они и сошлись с Колькой Чиркиным. У Кольки тоже при некоторых качествах врожденного идиотизма имелась генетическая страсть к интеллектуальной работе: мой приятель физически не мог пройти мимо помойки, чтобы не заглянуть в неё и не выудить из-под картофельных очисток и прочей дряни какой-нибудь рваный журнальчик с цветными картинками. У себя на чердаке, в заветном месте, Колька держал дюжину толстых общих тетрадей (96 страниц в клетку под коричневым дерматином), сплошь заклеенных картинками из журналов и газет. Там были изображения мотоциклов и крокодилов, деревьев и актёров, морских чудовищ и томных красавиц, снежных гор и загадочных птиц… Да, птиц тоже. Тетради были грязными, хранились в чердачной пыли, однако Колька страшно гордился своей богатой коллекцией. Володька-дурачок, можно сказать, был завсегдатаем Колькиной библиотеки, первым и самым почетным «читателем» каждой новой тетради Чиркина: бережно брал немытыми, в царапинах и цыпках руками очередное бумажное творение Кольки, счастливо улыбался, выпевал что-то вроде «ся-си-о» (видимо, спасибо) и поспешно удалялся. Каждую тетрадь он «читал» (точнее - разглядывал картинки) подолгу, не менее трех дней. Был Володька, конечно же, неграмотным. Когда возвращал самодельную энциклопедию, выражал бурный восторг: мол, так интересно, что закачаешься; чумовая, мол, информация; мол, выкосила мозг совершенно. В каком году Володька появился в нашем городке, откуда он взялся, чем питался - никто не знал. Властям не было до него дела. Удивительно, что этого не знали и мы, мальчишки. Да, любил мороженое, ходил в кино, глазел на картинки. А кто он? Дебил, сын алкоголика? Шахтёрские семьи в те годы сильно пили, умственно отсталых детей хватало. Большинство и Володьку считало жертвой родительского пьянства. Но про его семью ничего никому не было известно. Однажды я спросил его: - Есть хочешь? -Не-е,не, - ответил Володька. - А где ты спишь? - В те-по-тас. - В теплотрассе? А где она? - Вез-де! - он решительно повел рукой в сторону шахты и леса за ней… Вот таким был погибший по глупости Володька-дурачок. В тот миг, когда беркут резко распростёр свои красные крылья, взвиваясь в небеса, что-то тихонько звякнуло об асфальт. Никто в толпе, пожалуй, и не расслышал этот звук. Толпе было не до этого: она привыкла, что беркут ковыляет по дороге, вроде как немощный, лишь изредка приподнимаясь в воздух. А он внезапно воспарил в облака… Мы с Колькой рванули за ним, сделали прыжков пять к переезду – самых длинных, на какие были способны, когда нас остановил новый шумный вздох десятков людей за нашими спинами. Что это? Мы невольно обернулись. Чудеса того июльского дня продолжались. В небе раздался скрежет – будто бы некий гигант с трудом отворял заржавленные ворота огромного гаража. Похоже, железные петли не смазывали добрую сотню лет. Каждая створка дверей весила, наверное, не меньше тысячи тонн. А за дверями космического ангара - бездна… Воображаемые двери я, конечно, не увидел, но зато я увидел то же, что и все. Нечто… С севера к нам подплывала… туча? Или не туча? Выглядела она необычно, и движение её не было понятным. Какой-то летающий объект. Аэростат? Дирижабль? Зонд?.. Прежде, чем выйти в то утро на крыльцо со своим роскошным завтраком, я аккуратно заполнил календарь наблюдений. Этого требовала учителка географии, весьма строгая, - в течение всего лета она требовала вести записи наблюдений за погодой. Я глянул на термометр за окном - 24 градуса, глянул на флюгер - он показывал слабый западный ветерок, глянул в небо – ясное, синее, реденькие перистые облачка… Все это я занес в календарь погоды. А потом пошел гулять. И вот на городок надвигалось нечто - не с запада, по ветру, а с севера, и не лёгкое облачко, а скорее тяжелая туча - багрово-лаковая, грозовая, беременная дождем и градом. И двигалась туча, если это была действительно туча, под углом к направлению ветерка, чего быть не могло. Ведь у туч нет других двигателей, кроме силы ветра. Неужели дирижабль? Да их ведь не делают с тридцатых годов! Я дунул за угол дома: флюгер, который я смастерил нынешней весной собственными руками, по-прежнему показывал слабый западный ветерок. Даже не северо-западный, а строго западный. Когда я вернулся к толпе, на асфальтированную часть нашей улицы имени писателя Тургенева, половина людей находилась в панике, другая половина в восторге. Равнодушные и скептики отсутствовали. Прямо над нашими головами зависла гигантская – длиной метров сто, в поперечнике метров тридцать толстая коричневая сигара. Словно бы кожаная. Вылитый дирижабль сталинской эпохи. Воздушный корабль окружала некая дымка или туман, так что твердая его поверхность не проглядывалась. Зависла небесная машина не слишком высоко – ниже сотни метров над нами. Сколько я ни выпучивал глаза, все же не мог разглядеть металл, кожу, верёвки, стёкла и прочие земные вещи. Аэростат был гуще воздуха во много раз - сквозь него не проглядывались медленно плывшие на восток редкие перья облачков. Их края скрывались, когда заходили за очертания дирижабля, и вновь появлялись, одолев его тень. Загадочный объект был как бы весомым на взгляд – и в то же время невесомым. Внутри что-то пульсировало, дрожало. Мираж? Но откуда на сибирской равнине, в шахтёрском городке, возникнуть миражу? Это ж не пустыня и не океан. Радуга, дождичек – случаются, пожалуйста, всегда рады. А вот миражей не бывало у нас сроду! Раззявив рты, и тетя Гутя, и дядя Вася, и дядя Миша, и будущий инженер Валька Китова, и спившийся вскоре Алька Офицеров, и многие другие уставились в небо. Все видели одно и то же. Непостижимое. НЛО. Неопознанный летающий объект. Про хищную птицу забыли. Однако она напомнила о себе сама. С юга, со стороны переезда, величаво, как в кадрах замедленной киносъемки, взмахивая медными крылами, появилась её тень. Именно тень – она была просто громадной, значительно больше той птицы, которую мы гоняли по асфальту, а цветом, фактурой теперь полностью соответствовала таинственной сигаре, зависшей в небе над улицей Тургенева. В грозном клюве багровая тень беркута держала нить – тончайшую, тоже багрово-лакового цвета; к другому концу нити был привязан предмет, плавные очертания которого напоминали…ну, конечно же, ванну. Над тенью ванны возвышалась тень человеческой головы, а через её борт свешивалась рука, то есть тень руки. Совсем как на знаменитой картине «Убийство Марата» – это где французского революционера заколола дама. Правда, та, революционная ванна, кажется, была мраморной, а ванна нашего Володьки-дурачка - железной, ржавой и дырявой, коли её выбросили на помойку. В таких ваннах в рабочих семьях мыли детей и стирали бельё. При абсолютном молчании толпы орлиная тень с нитью в клюве пронзила бок дирижабля и утонула в сигарообразном теле, как тонет дождевая капля в луже, а следом по натянутой нитке вошла и тень ванны с очертаниями бездыханного человека в ней. Снова раздался жуткий скрежет несмазанных петель космического гаража, и таинственный дирижабль плавно направился на север - туда, откуда явился. Ласковый западный ветерок освежал воспалённые лица. Через несколько минут горизонт был чист. Ни сказочных птиц, ни летающих сигар – ничего. Озадаченные донельзя, мы с Колькой побрели, наконец, к переезду. Десяток толстых мокроглазых тёток, из тех, что торгуют на рынках семечками и домашним квасом, топтались возле влажного пятна метрах в трёх от железнодорожных путей. Колька захватил в горсть мокрую землю, понюхал… Кровь. Под кустом акации валялся домашний тапок, в каких Володька-дурачок ходил весной и летом; поздней осенью бабы насильно переобували его в шахтёрские чуни. Подоспела старушка с букетиком ландышей, молча положила цветочки возле мокрого пятна. Бабы глухо, по-животному подвывали. - Что, что, что случилось? – спросил я у одной из них. - Володька-то исчез куда-то. Видно, святым был. Надо в церковь идти, свечечку ставить. Туточки вот сам лежал, туточки вот его корыто лежало - и разом вознеслись…Боженька забрал к себе блаженного. - Пойдём, - толкнул меня Колька в бок. В Бога мы оба не верили. 2 Вечером на сеновале заседал штаб. Шахтёры сроду не держали ни коров, ни коз, и сено, естественно, не заготавливали. Но каждая семья имела сарай: длинная лента деревянных строеньиц, поставленных впритык друг к другу, отграничивала наш двор от небольшого пустыря. В сараях хранили мотоциклы, уголь, дрова, старую мебель и прочий домашний хлам, однако чердаки над этими сараями почему-то называли сеновалами. Летом нам, мальчишкам, разрешалось там спать. Конечно, страшным историям не было конца. На одном из таких сеновалов мы и оборудовали штаб. В том заседании участвовали четверо штабистов – будущий артист Витька Буркин, замечательный пацан Борька Якимчук, Колька Чиркин и я. Обсуждали события дня. Витька был старше нас почти на два года, а потому проходил по линии советника. К тому же он не участвовал в сегодняшних событиях: Витька учился в музыкальной школе - единственный из всех мальчишек нашей улицы - и как раз нынче был то ли на занятиях, то ли на концерте. Борька Якимчук жил за переездом, и лучше нас знал то, что произошло там, на железнодорожных путях. Семья у него была баптистской. Они как-то ухитрялись так жить, что не пользовались ни будильником, ни радио, ну а телевизоров в ту пору ни у кого из нас вообще не было. Они появятся в шахтерских семьях годика через три. Когда я заходил за Борькой по дороге в школу, мать его пекла лепёшки – не на сковороде, а прямо на горячем железе печки. Таких чудесных пышек я не едал больше никогда в жизни. Пока я уплетал огненную лепешку, Борька лихорадочно собирался: искал штаны, тетради, карандаши. Способности у него были отменные, учился он на твердые четвёрки, хотя в семье школьные дела не поощрялись. Я коротко обрисовал ситуацию: толпа, беркут, дирижабль, гибель Володьки, полёт птицы с нитью в клюве… - Оптический обман, - твёрдо заявил Витька. - Как радуга, как северное сияние. Кажется, что есть, а ничего нет. Преломление солнечных лучей в атмосфере. Или как водовороты в воде – пузырьки, волны. А дурачка в морг увезли без лишнего шума, он же безродный. Милиция увезла. - Не, Володька святой, он в рай вознёсся, - мечтательно возразил Борька. – Мамка сама видела. Лежит весь в кровище на земле, страшный, разбитый, на волосьях грязюка, рядом это его корыто - всмятку, и вдруг воздух над ним как бы задвигался, задрожал, будто туман над костром, а потом мать глядит – уж кто-то вознёсся метра на два или на три, то ли сам Володька, то ли душа его. В общем, фигура, как бы из воздуха сотканная, сидит в ванне, а может, это и не ванна никакая, а специальный корабль такой духовный, чтоб в рай улетать, и рукой так тихохонько он им машет: мол, прощайте, други, живите богато, - и Борька изобразил последний жест возносившегося. - Други! - передразнил Витька. – Бред какой-то. Это старухи ему други, что ли? - Мамка не старуха. - Да ладно, я ж не про неё. А главное - и бога-то ведь нет никакого. - Есть, есть, - пробормотал Борька. - Мамка говорит, что точно есть. И всех блаженных после смерти забирает к себе в рай. Там Христос главный и архангелы. А Володька божьим человеком оказался, хоть и дурачок. Колька смотрел во все глаза, слушал во все уши умных приятелей, но своего мнения не объявлял. Может, и бог, а может, и оптический обман. - Параллельные миры, - убежденно сказал я. – Володька просто пришелец из параллельного мира. Он потому так плохо и говорил по-нашенски. Изучал жизнь, вел записи. А когда скопил информацию, отбыл с докладом к командирам. - В дырявой ванне на товарняке? Чушь! Какие миры? Какие командиры? - Ну, вот представьте, мы живем в восьмиквартирном бараке, и никуда за порог не выходим. У нас тепло, светло, еды вдоволь, и мы думаем, что наша квартира – это весь мир. Но есть же общий коридор, и если кто нечаянно очутится в этом коридоре, то может встретить соседей из других квартир. - А чего ж они, не как мы? - Мы не знаем, какие они. Может, такие же, а может, и нет. Представь, что на дворе сорок градусов мороза, а мы никогда и на улице-то не бывали. У нас же всего вроде бы вдоволь и тепло. И вот вваливается в общий коридор незнакомый мужик в тулупе, куржак на шапке, сосульки на бороде, изо рта пар, и морозным дымом серебрится его бобровый воротник… - Чево? - Да это я так, к слову. Из Пушкина. А мы выглядываем из своей квартиры в этот коридор, мы и мороза-то сроду не видывали. Вот как мы этого мужика поймём? Или, наоборот, в бане – жара, все голые, намыленные, пар, на головах пена, а мы, например, никогда в бане не были, глядим на них и думаем, что это, мол, за голые придурки... - Я был в бане, - сказал Колька. - Чушь, это ненаучно, - сказал Витька. - Нет, он вознёсся, - сказал Борька. Темнело, но еще было достаточно светло. Я снял с гвоздя фонарик, чтобы проверить, светит ли он, и вдруг кое-что вспомнил. - Ребята, когда этот орёл взлетал, что-то звякнуло об асфальт, я еще хотел подбежать и посмотреть, но тут этот скрежет жуткий, дирижабль. Я и забыл. Бежим, глянем! Компания вывалилась с сеновала и помчалась на место встречи с таинственной птицей. И я приметил почти сразу: на самом краешке асфальта, почти под кустами акации, которые отделяли проезжую часть дороги от пешеходной, сияло тихим светом золотое пёрышко. С узкой беловатой полоской сверху до кончика. Изящное, маленькое - с мизинец ростом. Мы осторожно передавали находку из рук в руки. - Медь? - спросил Витька. - Лёгкое. Пластик? - предположил Борька. - Неземная технология? - удивился я. А Колька молча уколол острым кончиком пёрышка палец. Выступила кровь. Колька слизал её. 3 Долго-долго, все оставшиеся школьные годы, носил я при себе загадочную находку. Пёрышко стало моим талисманом. Вот поступлю в университет, мечтал я, обязательно передам его в лабораторию на опыты, вдруг химики изобретут какой-нибудь новый материал для полётов в космос. Или лучше сам выучусь на химика, исследую пёрышко до последнего атома, напишу диссертацию, и мне дадут Нобелевскую премию! Однако потом в моей жизни наступили такие перемены, что я забыл не только про беркута и про талисман, но и про многие другие вещи из своего счастливого детства. Да и детство однажды кончилось, как кончается всё в лучшем из миров. О появлении НЛО городская газетка тиснула небольшую заметку, но над ней просто посмеялись, а жители улицы Тургенева со временем стали забывать это событие, впечатления их сгладились, да и незачем им было думать о всяких странностях: жизнь лихо катилась своим чередом. Вся эта история правдива настолько, насколько может быть правдива память десятилетнего мальчишки. И я не стал бы её специально записывать, если бы не очередной удивительный случай, разбудивший во мне воспоминания о давнем происшествии. По делам службы оказался я на днях в столице нашей родины городе-герое Москве. Выдался свободный часок, я перекусил и шествовал в благодушном настроении по проспекту имени великого полководца Кутузова. И вдруг вижу: в скверике, за лавочками, сидит на газоне тёплая компашка, человек восемь. Грязноватые, помятые местные бомжики. Вот как, удивился я, и в столице их есть. Присмотрелся – сидят как-то странно: в траве перед ними одноразовые стаканчики, бутылки с чем-то вроде лимонада, какие-то плюшки на газете. Но никто не ест, не пьёт, а все замерли, как будто прислушиваются к чему-то, к какой-то таинственной, другими не слышимой музыке. Я машинально сел на лавочку и наблюдаю за ними, спешить некуда. Вижу – во рту каждый из бомжиков держит то ли трубочку, то ли чайную ложечку. И среди них очень знакомая мне фигура - вылитый Володька-дурачок! Постарел совсем чуть-чуть, возникли лёгкие залысины, а так всё тот же. Прошло полвека, а для него словно год или два. Те же косые бессмысленные глазёнки с конъюнктивитом, тот же нос уточкой, та же улыбка слегка набекрень, слюни… Разумеется, я ошалел. Решил, что ошибаюсь – мало ли людей похожих! И уже утвердился в своих сомнениях, как вдруг этот бомж встал и направился в мою сторону. Рядом с лавочкой, где я сидел, стояла урна – вот он в неё и швырнул мятый бумажный стаканчик. - Володя, ты ли это? – невольно воскликнул я. Глаза его на мгновение прояснились. Он начал производить некий жест, который делают люди, узнав старого, давно забытого приятеля. Но вдруг прекратил это движение. Плёнка вновь соединила его веки. - Не, не-е, - забормотал он и вынул изо рта… золотистое пёрышко. Точно такое, какое когда-то служило моим талисманом. Найденное мною на асфальте улицы Тургенева целую жизнь назад. - Володя, ведь это ты, помнишь меня? Ну как же? - Не-е, не… Мне стало так горько, тоскливо, отчаянно, как бывало редко в моей горемычной, неспокойной жизни. Едва я сдержал стариковские слёзы. Не придумав ничего лучше, достал из кармана пятисотку и протянул её дурачку: - Возьми на мороженое. В память о детстве. Он зло оттолкнул мою руку, шарахнулся в сторону, каким-то полукругом вернулся к своим приятелям и что-то зашипел им – раздражённо. Они мигом вытащили изо рта то, что держали, и я заметил, что это тоже по виду были маленькие птичьи пёрышки, а никакие не ложки и не трубки. Зачем, откуда эти перья? Когда я опомнился, вся честная компания, вся восьмерка, по-военному быстро собравшись, исчезала за ближайшим углом. Я почему-то кинулся следом за ними, и шедший последним Володя-дурачок, уже поворачивая за дом, оглянулся на меня и вдруг глянул так жестоко-равнодушно, так отстранённо-беспощадно, что мне невольно вспомнился фосфорический глаз беркута, и дрожь пробежала по телу. Через секунду бомжей не стало - будто привиделись они мне или растворились без остатка в московском гипнотическом воздухе. 4 В дальнейшем мне придется воздержаться от комментариев, потому что я уже порядком устал писать. К тому же для меня главное сейчас – сохранить детали, подробности того, что я увидел и услышал, а осмысливать их мы будем потом, вместе. Потому что речь идёт, ни больше ни меньше, как о сохранении жизни на Земле. Вернувшись из Москвы домой, в Новосибирск, я кинулся искать забытый мною детский талисман. Где он мог затеряться? Конечно, в старых книжках, я ведь часто использовал пёрышко в качестве закладки. Книг со школьной поры у меня осталось не более десятка; столько раз приходилось переезжать с места на место, пока я не осел в Новосибирске, что удивительно, как и эти-то книжки сохранились. Перо беркута я нашёл почти сразу: оно лежало среди страниц жюльверновского «Таинственного острова», верного спутника моих юных лет. Амулет ничуть не пострадал от времени, не иссох, не сморщился, всё так же матово отсвечивал неземной тайной. Я аккуратно положил его на белый носовой платок и принялся разглядывать. Непонятный предмет, явно искусственный. Я засунул его в рот, как это делали московские бомжики – никакого результата. Пришлось достать увеличительное стекло, швейцарский нож, очки, которыми я пользуюсь редко. Тонким лезвием я исследовал весь артефакт от хвоста до кончика – ничего, ни малейшего зазора. Осторожно поскрёб ножом носик пёрышка: ни царапинки. Я чиркнул зажигалкой и поднёс перо к огоньку. Сработало: кончик пера раскрылся, как крохотный тюльпанчик, и в центре цветка я увидел небольшой кристалл. Я вновь засунул перо в рот и… оказался на полу. Голова кружилась, к горлу подступила тошнота, испарина покрыла лоб. Перо валялось рядом. Я выровнял дыхание и восстановил в голове картину, которую наблюдал, может быть, полсекунды. Она напомнила мне заставку фильма, когда объявляют кинокомпанию, появляется эмблема, название… Оглушительная музыка. Я уселся на диван – поудобнее, закрыл глаза и сунул в рот перо. Первые секунды бравурные аккорды не давали сосредоточиться, но вот музыка пошла на убыль и стала совсем тихой. Со всех сторон меня окружала чёрная земля чужого мира – не асфальт, а именно земля, чернозём. Ни травинки, ни кустика не росло нигде на этой почве. Но зато до самого горизонта, во все стороны на этой чёрной земле стояли в аккуратном шахматном порядке сферические строения. Они походили друг на друга как гигантские куриные яйца, но были зеленоватыми и с обрубленными вершинами. В жёлтом небе спокойно светило небольшое солнце. Медленно взмахивая тяжёлыми крыльями, парили в воздухе красные ястребы, много ястребов. Картинка плавала передо мной около минуты, затем откуда-то сбоку спикировала птица и словно смахнула крылом изображение чужой планеты. Я напрягся: кончилась заставка, сейчас будет кино. Передо мной сидел усталый, болезненно изломанный, абсолютно седой мужчина. Лицо он прикрыл ладонью и говорил глухо, но внятно: - Продолжаем обсуждение. Думаю, что ассамблея проголосует за эвакуацию. Многие уверены, что оставаться далее на этой планете – гибельно. Но прежде, чем решить уйти, надо знать, куда уйти. Варианты исхода такие. Первый: вернуться домой, в микромир, на субатомный уровень. Хотя, конечно, нашего дома там нет – мы сожгли свою галактику. И неизвестно, как к этому факту отнеслись иные цивилизации микромира. Хотя там минул уже не один миллион лет и вряд ли кто вообще помнит о племени бегущих. Нам придётся строить новый дом, при этом мы перестанем страдать от коэффициента несоответствия – это плюс. Но жить, увы, нам останется один простой короткий век, а некоторым и того меньше. По сути дела, мы вернёмся домой, чтобы умереть. Такой вариант. Второй путь: перейти из макромира на другой уровень, в мегамир. Там время течёт значительно медленнее, и каждый из нас получит в награду почти неограниченное долголетие – это плюс. Но при этом коэффициент несоответствия сознания возрастет, будет трудно привыкнуть. Явно возникнут психические сложности. Если здесь мы почти все маргиналы, сумасшедшие вроде Хакинга или Джаксона, то в мегамире есть риск вообще не вписаться в деятельность тамошних разумных. Третий путь: на этом уровне, в макромире, уйти в соседнюю галактику, например в Туманность Андромеды, и в ней поискать своё счастье. - Скажите, мэтр, - камера показала худое лицо дамы с пронзительными зелёными глазами, - почему бы нам в этой галактике не освоиться на одной из свободных звёздных систем? Нас ещё достаточно для того, чтобы самим обустроить нужный нам мир. - Вопрос вполне обсуждаемый. Коллайдер готов, да. Он способен телепортировать нас в иной мир. Но для переноса нужна энергия. Чтобы оказаться в мегамире или микромире, нам придётся сжечь Млечный Путь, использовать гравитацию здешней черной дыры. И нас никто не достанет. При параллельной телепортации внутри квантового поля макромира нам достаточно будет энергии этой звездной системы, солнечной. Но как к этому отнесутся другие обитатели Млечного Пути? Мы можем предстать в их глазах убийцами. Могут возникнуть этические проблемы. При этом наши жизни не удлинятся: как и на Земле, мы проживем не более Мафусаилова века. - Теоретически я согласна умереть, - тихо произнесла женщина. - Хилла, речь не о нас с тобой. Поверь, и я прожил свою меру. Но что мы передадим птенцам? Мудрость или апатию? Силу или энтропию? Речь о будущем нашей цивилизации, о памяти отчизны. Более пятидесяти лет мы пытаемся приспособиться к нравам местных разумных животных. Но искра едва тлеет в черепах этих троглодитов. Они готовы рвать на куски друг дружку. Их тюрьмы переполнены. Их арсеналы избыточны. Они самоубийцы. Негоже нам гибнуть по прихоти недоразвитых существ. - Хочу домой. Хочу видеть родные закаты и рассветы. Хочу дышать полной грудью. Мне опротивели все гоминиды на свете! Хочу взмахнуть крыльями и взлететь к солнцу! Хочу жить, а не притворяться! – плаксиво заявила наштукатуренная блондинка в квадратных очках. - Увы, Чак, вы же понимаете, и я уже много раз говорил – у нас нет родины, у нас есть только память о ней. Мы бегущие. Или убегающие, как вам угодно. Роботы изготовлены по образу и подобию предков – любуйтесь ими. - Позвольте и мне сказать, мэтр, - на экране возникло новое лицо - мужчина средних лет, яркий брюнет. – Нам известно, что пришельцы несколько раз генетически улучшали земную расу слабомыслящих. Какой-никакой результат всё же есть. Они немножко лечатся, немножко учатся, немножко стихотворствуют. Может быть, для нас практичнее в очередной раз вмешаться в их геном? Приспособить их к нам вместо того, чтобы приспосабливаться к ним? Коллайдер никуда не денется, зачем спешить? - Никол, при всём к вам уважении – на генетические опыты уйдёт не менее столетия. А многие из нас и эти полвека едва прожили. Поглядите вокруг: один бомж, другой чокнутый олигарх, третий парализованный затворник, а вы живёте вообще во льдах… Нас считают идиотами. Хотя, конечно, вашу идею, как и другие, следует обсудить, взвесить. Вы сами сформулируйте её для анализа в центре... - Кроме того, Никол, - раздался звучный баритон и в кадр вошёл еще один собеседник, - на планете, кроме самих туземцев, действуют потомки аннунаков и пришельцев с Сириуса… Ему не дали договорить: снова перед моим носом махнуло птичье крыло, и женский голос резко произнёс: - Внимание! Антивирусная программа сообщает о несанкционированном входе в систему. Просьба немедленно проверить личные микропорты. Я замер с пером во рту: засыпался! Если признаться, я оторопел от услышанного и увиденного и мало что соображал. Мысль билась одна: запомнить всё, что говорят эти … существа. С минуту в эфире стояла глубокая тишина. Передо мной вновь разворачивался прежний пейзаж – удивительная чёрная земля, зеленоватые сферические постройки, солнышко… - Микропорты на месте, - возвестила невидимая женщина. – Однако антивирусная программа утверждает, что в системе находится посторонний. - Позвольте мне, - раздался знакомый голос, и я увидел Володьку-дурачка, который теперь отнюдь не выглядел дурачком. Говорил он спокойно, внятно, хотя мне и казалось по-прежнему, что широко расставленные его глаза смотрят не прямо, а в стороны, как у лошади. – Вчера в Москве случайно я встретил человека, которого знал пятьдесят лет тому назад, в начале нашей миссии. Я вживался тогда в роль в заштатном городишке, изучал жизнь туземцев. Однажды мне понадобилась срочная медицинская помощь, я вызвал эвакуатор, и вот тогда робот-поисковик сплоховал – потерял свой микропорт. Не знаю, где именно он его обронил, я не контролировал робота - был без сознания, но помню, что микропорт наши службы долго искали. Не нашли и забыли. И вот вчера я встретил человека из того городка, он тогда был мальчиком. И он узнал меня! Конечно, мы быстро скрылись. Но человек видел нашу телепатическую беседу. Видел микропорты во рту. Если он сохранил… - Немедленно сообщите страже его данные. Внимание! Временно переходим на двустороннюю связь, общий канал отключается. И всё погасло, затихло. Чувствуя себя идиотом (а разве я не идиот?), с выпученными глазами и инопланетным (!) пером-микропортом во рту я сидел на диване. Что было делать? Я решил завтра же утром отвезти таинственный предмет председателю президиума Академгородка – не с моими мозгами вникать в эту кухню; сварил себе полный чайник кофе и засел за эти записки. Извините, писал бегом, лишь бы ничего не забыть… 5 В квартире не было следов борьбы или разгрома; вещи находились на тех местах, где им и должно быть. Ни на окнах, ни на дверях признаков взлома оперативники не обнаружили. Мертвец лежал в кровати в спокойной позе; лишь на лбу его собралась удивлённая складка: человек в последний миг перед уходом из жизни как бы изумился чему-то, что-то особенное начал понимать или припоминать. Молодой пенсионер - слегка за шестьдесят. Старость ещё не произвела над ним своих чудовищных опытов, однако всё шло к тому: седина, морщины, тонкие руки. Тело нашла секретарша. Старик руководил небольшой юридической фирмой, жил один, и когда он не явился утром на работу, секретарша позвонила ему – на домашний, затем на сотовый. Телефоны молчали. У женщины были ключи от его квартиры: она иногда навещала одинокого начальника, заодно прибиралась, готовила что-нибудь вкусненькое. Приехала и увидела: всё хорошо, тишина, порядок в доме, только вот хозяин отошёл в мир иной. Разумеется, вызвала полицию. - Капитан, а с этим текстом что делать? – спросил молодой опер, сидевший за компьютером. - Что за текст? - Прекрасным июльским утром 1963 года от Рождества Христова… Вроде сказка. - Он что - писателем был? – удивился капитан. - Да нет, юристом. - Ну и зачем тогда приобщать эту сказку? К чему нам с тобой лишний головняк? Умер дедушка во сне от сердечной недостаточности, это очевидно. Смотри – валидол на тумбочке. Следов взлома нет, ничего не украдено… Вот бумажник, вот деньги, вот золотой перстень. Ничего не пропало. Вон и чайник – похоже, кофе выжрал литра полтора на ночь. Дальше дело медиков, пусть выясняют. Хотя что тут выяснять. Да, участковый или вы, - он обратился к секретарше, - найдите родственников, пусть хоронят. Отжил своё дедушка.
