Они кричат *** — Мама! У меня опять игра зависла! — он просиживает ведь день с планшетом на балконе. Как все подростки. Но защищён от холестерина, метаболического синдрома и инфаркта. Не обманешь. Видно сразу, где поработали щипцы, вырезали дефектный отрезок спирали ДНК, вывели вектор, приготовили клетки к здоровой жизни. Видно, что женщина с погонами напротив Евгения тоже не чиста. Запрограммирована на силу и успех. Он не может ответить ей иначе: — Нет, мне не жалко. Что вы. Я хорошо отношусь к генной терапии. — А в чём тогда дело? — Понимаете, я слышу, как они кричат. «Ученые использовали генную модель мышей с отключенным геном…» — пишут в интернете, озвучивают в СМИ и на международных конференциях. Евгений прячет голову под подушку, набитую крысиным писком — из сотен клеток они мчатся по лабиринту неведения к хирургу на стол. Крысы выпивают воду с никотином, подрагивают от инъекций и тяжелеют от опухолей, пересаженных от человека. — Я не боюсь грызунов, — предупреждает он вопрос. Ещё в детстве Евгению впервые стало ясно — мама и папа умрут. Он не спал три недели, слушал из соседней спальни дыхание, как из маски Дарта Вейдера. Он пробуждался от тишины и бежал в коридор, чтобы различить сопение с храпом. — У меня отменный слух. Я каждый день слушаю, как в соседнем доме (а до него почти сто метров) кто-то репетирует игру на саксе. Знаете, когда слушаешь джаз, то весь абсурд мира кажется очень логичным. Даже это… — Что это? Вы знаете, что происходит в соседнем здании? Вы писали жалобу на негуманное обращение с животными, но её отклонили из-за поправки в законе о генной инженерии. Вы не успокоились, и теперь соседка сама подала на вас жалобу, потому… — Потому что я не так смотрю на её сына? Я вижу в нём себя. Только у меня был компьютер, Селерон. И клавиатура западала. А сейчас сенсоры… — Сколько вам лет? — комиссарша должна была усмехнуться, но она холодна. — Какая разница? Евгений очень стар, чтобы жаловаться на современность, но очень молод, чтобы привыкнуть к её профилю. Анфас ему не даётся, ретушируется и меняется, как методики секвенирования ДНК. — Выношу вам предупреждение и отправляю к психологу. Она заносит в личную карту, выписывает пропуск в районную клинику. Там говорят не с человеком, а с геномом. Одним уколом лечат склонности, фобии и даже недоверие. *** В доме давно сменились поколения жильцов. Только Евгений застрял в одной комнате, продолжал знакомиться и накидывать халат для гостей на разные плечи. — Вам не холодно? — девушка более часа стоит на остановке. — Нет. — Вы не подумайте. Я любуюсь ногами, а не ищу на коже мурашки, — провальный комплимент. — А вы знаете, что в том здании ставят опыты на людях? — Ну и что? Девушка коллекционирует опыт в карте венеролога, делит заработанное между хозяином и аптекой. Утром она возвращается в квартиру сверху и становится самой тихой соседкой. — Вы не слышали никогда криков? — Слышала. Но мне не до них. Из-за Евгения машины проезжают мимо, прячут за тонированными стёклами клиентов. — Вам нечего делать? Может, пригласите меня? В качестве компенсации, — ноготок скребётся по куртке — молодая крыса просится на волю из банки, точит плинтуса и прорывает обои. Она прогрызает путь не к сердцу, ниже, слышит «да» и кладёт сотню авансом в карман. После оплаченного процесса гостья соглашается выпить чай — всё равно нечего ловить на остановке. Она не называет имени, но Евгений потом подсмотрит его на почтовых конвертах. Тогда соседская дверь начнёт тосковать по ключу, а соседи станут шептать: допрыгалась девка. Она глядит на прожектор, светящий в окно: — Я коплю деньги для мамы. У неё прогрессирует рак. Мне всё равно как, главное — скорее, понимаешь? Я знаю, что в прошлом году трое с таким диагнозом вернулись в жизни. Но это стоит денег. — Но она же станет ГМО? — вскрикивает Евгений, будто обжёгся сигаретой. — Она будет жить, — говорит и уходит туда. Через полгода беременная женщина выходит из лаборатории, занюхивает медицинские запахи весной. Евгений узнаёт ту, что работала по ночам на остановке, высыпалась днём и копила деньги на лечение мамы. «Залетела. Может, остепенится?» «А кто это вообще такая? Соседка?» «Счастлива же». Шуршат соседи, а он говорит — крыса. Бедные не ходят туда по доброй воле. *** Когда ночью голова встречалась с подушкой, чтобы спать и не слушать чужие окна, Евгений был добрее. Он даже помогал соседке сносить детскую коляску с бледным и вялым пассажиром по ступенькам. Ему до сих пор помнился текст объявления о сборе денег на лекарства, и даже номер, принявший благотворительное смс. Теперь Евгений ненавидел стены, которые ждали новой партии и заявок, оплаченных счетов и медицинских карт. На одной из них стояло его имя. Теперь на другой карте указано её имя, и рядом появилось третье. Она придумала его сама, без отца. Это имя называет психолог, посасывая буквы вместо леденца после сигареты: — Вы здесь уже были? — Да, — обращаюсь к крысе, бегущей по лабиринту, и психолог захлопывает ноутбук, прерывая пытку заставкой. — На вас уже подавали жалобу. Тогда в подъезде нашли труп. Кошку не искали ласковыми словами и восклицательными объявлениями. Кошку не тягали дети по рукам, пытаясь скрестить её с котом и вывести собственный ГМО в песочнице. — Вы набросились на мальчика потому, что решили, будто он убил животное? — Я просто поговорил с его матерью. Евгений стучал в двери ногой, матерился на тень в глазке, кричал сильнее крыс. Протоколы говорили ещё громче, будто некий Е. Рослин подкараулил ребёнка с больным сердцем, назвал его мать шлюхой, назвал его извергом и мутантом, отобрал наушники, чтобы не слышать писк. — Он врёт. Он же… — Осторожнее. Я могу применить другие санкции. С вами будут говорить другие люди. И цена разговора будет выше. Противники проекта геном заканчивают за решётками, но не в тюрьме. Наука съедает их вместо совести, шприцы расстреливают вместо солдат. Зачем сохранять шестой протокол, если закон шестого дня нарушен? — Эта кошка была без кожи. Только садист мог сделать такое. — А вы обвиняете мальчика одиннадцати лет? — деланно удивляется психолог. Этот мальчик бросал камни в здание лаборатории и разбил единственный на улице фонарь. В темноте Евгений поскользнулся на месте знакомства с Евгенией и сломал ногу. Мальчик вместе с бабушкой ходил отмечать 5 июля и ударил соседа палкой по ноге. Кости толком не срослись, и теперь Евгений ходит с тростью. Мальчик заменил Ч на Г в аббревиатуре ГМО на подъездной стене. Этим словом он встречает Евгений, выскакивая из маминой Тойоты. — Вы никакой не психолог. Вас подсунули мне, чтобы промыть мозги, чтобы я забыл, — Евгений отказывается от чая и уходит до следующего витка спирали. — И что вы должны забыть? — вопрос остаётся без ответа. Евгений хочет забыть, как крысы вели его наверх и затопляли стены лестничной площадке писком. Он ищёт источник звука, и фонарь находит мальчика над вскрытой мышеловкой. Ещё один шаг, и мальчик кричит, потому что крыса со вспоротым брюхом кусает его за палец. «Больно. Мама, я ничем не заболею?», — спрашивает он, как Евгений много лет назад. Соседка успокаивает сына и закрывает двери, но мальчик успевает показать язык и обозвать соседа инвалидом. Евгений только улыбается ему. Он знает, что характер человека — это сотни генов, сопряжённых одной целью. Как крысы, они бегут по лабиринту спирали, обмениваясь сигналами в темноте генома. Люди слепо ловят сигналы, подделывают их и запускают обратно в бег. Где-то мать после лечения потеряла ген окситоцина и умчалась с любовником за бугор, бросила ребёнка в интернат. Где-то хороший сын с избыточным геном вазопрессина ограбил мёртвую бабушку, снял золотые коронки и купил себе пива. За стенками этого дома они сбрасывают крысиные шкуры, облачаются в брендовые шмотки и катают жалобы на инвалида. Вот оно будущее — эгоисты без надежды на продолжение рода, извращенцы, защищённые от венерических угроз. Общество, где сосед мог быть шизофреником, убийцей или педофилом, но в нём заглушили ген агрессии и отпустили обратно. Общество, где наркоманы продолжают колоться, спасаясь от ВИЧ вашими генными технологиями. Общество терпимое ко всем порокам, кроме совести. *** — Где он?! — крик настигает Евгения в коридоре, и сотни тонких голосов уступают женской тревоге. — Где мой сын?! — Евгения ищёт дитя евгеники. Ведь сосед знает её маленькую тайну с подгузников и всегда готов утешить: — Чаю хочешь? — Пошёл ты со своим чаем! У меня сын пропал! Бабушка ушла в сериал, подруги сказали «нагуляется и вернётся», любовник сказал «мне некогда», захлопнул дипломат души. Только Евгений сплёвывает ругань на пол и бросается на поиски. Они спускаются в подвал, куда в детстве прятался Евгений от маминых истерик и любовников. Они поднимаются на чердак, куда его вытесняли новые годы, дни рождения и другие праздники, выедающие мамину печень. Они обходят беседки и лавочки в районе, где любой подросток жалуется на родителей сигаретному дыму. Они заглядывают к друзьям мальчика, но те сказали «пока» пропавшему ещё после уроков. — Завтра в полицию. Сегодня отбой, — подсказывает Евгению хромая нога. В ответ только нарастает писк, пытается заглушить сомнения. Крыса сидит на дороге, будто вернулась из прошлого с перекрашенными стенами подъезда, перекатанным асфальтом двора и облицованным фасадом генетического центра. Евгения замирает и берёт Евгения за руку — так двенадцать лет назад девушка уходила с «рабочего места» вместе со щедрым и наивным парнем. — Она говорит, что мальчик в лаборатории, — это гены внутри него переводят писк на человеческий язык. — Что? — мать хватается за грудь, в которой сейчас клокочут удары за двоих. — Крыса говорит, что мальчика держат в лаборатории. — Они обещали, что всё закончилось, — Евгения помнит день выписки и поздравления. Помнит, ощущение биения нового сердца в ладонь, лежащую на покрытой бинтами груди. Рутина с анализами и тестами казалась ей пустяком после улыбки сына. Она подписала тогда что угодно, засыпая благодарностями докторов. — Это никогда не кончается. Они не откажутся от успеха, и будут пробовать снова и снова, пока ты не узнаешь его. Никто не знал, что они ввели в матку во время развития плода. Никто не знает, какими особыми генами наделено пересаженное сердце. Никто не догадывается, что несут поддерживающие организм вакцины. — Ты… Ты… идиот! — ладонь не долетает до щеки на сантиметр. Евгения боится ударить инвалида, мутанта и носителя бубонной чумы нового века. Это он сбежал из клетки, вынес страх перемен в ослабленном опытами теле. К нему обращаются надписи на этаже, смех подростков и шёпот соседей, давно подсевших на инъекции ГМО. На него смотрит Евгения красными глазами. — Поверь. Она говорит, что может нас провести. Евгения кивает. Он кивает крысе. Сцепляясь скоростью шагов, они идут к зданию. Откуда выносят вперёд ногами или вывозят на инвалидных колясках. Крыса сидит у бетонного поребрика, намекая на сток канализации и приглашая в мир тесных тоннелей и темноты. — Я… Я туда не полезу! — Даже ради сына? Евгения отталкивает его, срывая решётку, просачивается вниз телом, защищённым от лишнего жира особым молекулярным коктейлем. Евгений прыгает за ней, теряя палку, равновесие и силу голоса. Но он не один, а серая толпа рядом — не парад, а друзья с острыми когтями. Евгений подаёт ему руку и мчит за крысой, способной наплодить колонию серых пискунов. Их хватит, чтобы сгрызть по крупице лабораторию вместе с учёными и оборудованием, поднять одного мальчика и вынести куда-нибудь за город. — Подожди… Нам сюда, — Евгений бросает палку и ползёт в темноту подвала за красными глазами поводырей. Рядом трубы и пар, впереди — хвосты и лапки, сзади — ахи и ругань Евгении, облачённой в одежду не для подобных прогулок. Здесь его место. Здесь не мешает хромота, и никто не видит шрамов на лице. Крысы — лучший навигатор, когда нужно быть невидимым для датчиков и камер. Они ловко обходят охранные посты и ловушки, ведут их туда, где свет сочиться из приоткрытой двери. Умные крысы. Они могли вырасти только в плену генной инженерии. — Наверное, кухня. Точно кухня, — Евгений распластался по стенке, принюхиваясь к запахам из вымытых кастрюль и холодильников. В темноте он прекрасно видит подносы на столах, утварь, подвешенную на стенах. Писк единомышленников сообщает о свободном пути, и Евгений кивает тем, у кого занял ночное зрение и тонкий нюх. — Ты был здесь? — только успевает спросить Евгения. Их снова захватывает молчание под шорох шагов, ведомых цоканьем коготков по кафелю. Мимо коридора и горящего единственным ночником пропускного пункта. Мимо пожарного щита и регистратуры. Клиника постепенно перетекает в стационарное отделение с белыми дверьми без подписей и замочных скважин. — Палаты открываются автоматически. Централизованное управление. В коридорах висят камеры, потому мы идём в обход, — поясняет Евгений, следуя за крысами мимо перевязочной, сестринской и санузла к большой вентиляционной решётке. Отвёртка не нужна — пластик поддаётся пальцам. Их обдаёт дыхание жестяного горла. Предстоит долгий и изнурительный путь на второй этаж. — Я не смогу! — Евгения пасует перед вертикальным желобом вентиляционного хода. — Сможем! — он не знает, откуда взялась сила упираться ногами и руками в узкие стены и продвигаться вверх. С высоты трёх метров Евгений спускает ремень, снятый со своих брюк, и помогает женщине преодолеть подъём. Крыса разминулись с ними у вентиляционного лаза. Они побежали за пластиковой обшивкой стен, по проводам и рейкам. Евгений завидовал их быстрому и лёгкому восхождению. Нога ныла и просила отдыха. Ей подвывала Евгения, но закусывала губу и ползла дальше. — Мы много шумим. Теперь надо тише, — предупредил он. Впереди показали зарешёченные просветы — отверстия в потолке по периметру коридора второго этажа. — Мы почти на месте. Слова подтвердил писк, разрывающий голову — крысы наперебой советовали спускаться дальше, где в нише располагалась комната для хозяйственного инвентаря. Там санитары брали вёдра и швабры, если кого-то рвало после инъекций. Оттуда началось движение Евгения к свободе. Там к мышцам вернулась сила, отобранная хирургами. Он увидел под собой стеллажи с ветошью, коробки с инструментами и сбил решётку ногой. Так же его били в лицо его, выползшего по ошибке к пункту охраны. Евгений тогда ещё не доверял крысам, а теперь не видел советчиков лучше. — Давай отдохнём, — Евгения сползла на пол так, как падают здешние пациенты после уколов. Хочется немногого — дойти до кровати и уснуть. Спать некогда, если охрана не дремлет и смотрит на экраны. — Понимаешь. Мы выйдем отсюда, и нас сразу засекут, — уши ловили движение камер, и это жужжание напоминало Евгению о роботизированных операционных, и хирургах, избавленных сочувствия и вооружённых словами: на них всё заживает как на собаке, нет, как на крысе. Ушастые ловят импульс тревоги и выныривают из-под ног Евгения. Они наполняют его взгляд удивлением, а коридор движением. Крысы взбираются по кабелям и перегрызают провода. Парочка падаёт лапками вверх — в прошлый раз их собратьев изрядно подавили, пока Евгений добрался до заветного выхода на свободу. — Они… Они отключили камеры, — Евгений не верит собственным глазам, будто смотрит на невиданную комбинацию четырёх букв ДНК. Никто не знает, как выстрелит инъекция потом, когда белок, произведённый обновлённым генов, вступит в реакцию с другими. Смелостью выстреливает Евгения, вылетая в коридор и опрокидывая на пол хромого. Она бежит под взглядами ослепших камер и слепо тычется в тёмные окошки на дверях палат. — Ваня! Вань! — каждой двери достаётся стук. В груди Евгения он ускоряется до тахикардии — крысы уже пищат о тревоге. Они заглушают шаги по лестнице, вой сирен, бегущий на второй этаж. На их фоне мечутся мысли Евгения: полоумная несчастная баба. Одна из дверей отвечает криком «ма!», но кажется, что кричат все двери. Шатаются от писка стены, украшенные героями мультфильмов. Взрываются сны, созданные таблетками для самых маленьких. Евгений упирается лбом в стену, жалея, что не умеет делать норы. — Пойдём же! Быстрее! — он выглядывает в коридор, мысленно уже взбираясь на лестницу. Люди в черных ботинках приближаются, чтобы выбить ступеньки из-под его ног. Крысы вопят, заполняют голову мыслью: не успеем. Евгений слышит сквозь писк и время знакомый голос: «Успокойся. Мама рядом. Я никуда не уйду». Но его мама давно ушла, и он уходит теперь — рвёт одежду, сдирает кожу, карабкается. Обратный путь напоминает бег в колесе. Евгений уже ощущает на ладонях холод железных прутьев. Вот он в камере за нарушение права частной собственности. Вот ему добавляют годы за намерения выкрасть мальчика. Они понимают, что никто бы не открыл замки, но никуда не отпустят пойманного на горячем. На этот раз. — На этот раз я не попадусь, — Евгений уверен. Ему придаёт сил боль в пальце — какая-то крыса в испуге приняла его за врага в белом халате. Халат когда-то отверг Евгения — на медицинский институт не хватило денег. Деньги напоминают о прогулке от остановки и обратно. Прогулка ведёт к дому и запертым дверям. За дверями прячется Евгения. — Это её выбор, это её выбор, — он убеждает себя, опускаясь в подвал. Темнота и паника выпускают мысли наружу. Хором кричат нервы: ты предал их, вернись. Евгений жалко пищит в оправдание, что нужен им на воле. Крысы подпевают ему, направляя к выходу по лабиринту труб, по канализационному коллектору, к заветному люку. Свежий воздух немного охлаждает раскалённую совесть. Тело болит после тяжелой работы, и Евгений довольный идёт. Только спешку выказывают хромота и одышка. — Стой! — кричат сзади. Он невольно поднимает руки, ожидая: стрелять буду. В голове смолкает писк. В здании разрывается сирена. *** — Вы поступили плохо. Очень плохо, — говорит лже-психолог, когда за дверь выходит представитель службы безопасности. На столе стоит чай, лежат конфеты — обстановка располагает к откровению. Другие мысли располагаются у Евгения в голове. — Я только гулял возле вашего здания. Это противозаконно? — Давайте не будем притворяться, — психолог открывает форточку, потеет не от волнения — крысы вчера перегрызли кабеля системы кондиционирования. — Мы же знаем, как все было на самом деле. — Вы считаете, что я бы смог взломать замок или систему защиты? — Евгений удивляется, представляя крыс, нажимающих клавиши и читающих сигналы с экрана. «Это они могут», — думает он об иглах, пересаженных генах, клетках с лабиринтами и наградами. «Вы сами создали себе врага», — Евгений никогда не скажет об этом прямо. — Но сумели двенадцать лет назад, — женщина с бейджиком права. Он смог тогда, пусть и с третьего раза, пройти крысиными путями на свободу. Воспользоваться такими ходами, которые не возьмёт под контроль ни один разумный охранник. Она заставляет его гордиться собой — признать с улыбкой, что генная терапия пошла на благо. — Я скажу вам ещё кое-что, Евгений. Вы же не думали, что ваш побег остался незамеченным? — Нет, — он помнит, что его новое жилье вычислили в тот же день. На следующий день ему удалось прощупать подкожный чип и вырезать его. Но слежка не закончилась, а только началась. — Любой ген только на 50% обуславливает любое изменение в организме. Гены включаются только в определенной среде. Лаборатория — не та среда. В лаборатории наши эксперименты бы остались без результата. Потому мы отпускаем наших подопытных на волю. Время от времени. Самых интересных и перспективных. И они возвращаются. Вы буквально вчера это подтвердили. «Как крыса на сыр», — женщина травит Евгения улыбкой. Он больше не хочет представлять психолога на своей кухне. Он хочет всыпать ей. Не крысиный яд в чай, а кулаком в оштукатуренную рожу, разбить кожу с активированными генами вечной молодости. Но писк в голове советует: остынь. — Так что ступайте домой, — говорит психолог, и Евгений подчиняется. В тихом коридоре он слышит другой смысл слов. Протестуйте против генной инженерии. Выбирайте продукты без ГМО. Злитесь на наших клиентов. Мы будем ждать вас. *** «Новая жизнь для вас», — реклама лаборатории висит и в районном супермаркете. На полках с банановыми грушами и низкокалорийными чипсами Евгений находит обычное печенье. Упаковка говорит: продукт без ГМО. Евгений больше не верит упаковке, но выхода нет — домашняя крыса хочет есть. — Привет, друг, — заходя домой, он обращается к клетке. Рядом сидит мальчик, который недавно выбрался из клетки, переключает каналы телевизора. Он отвечает привет без улыбки и рукопожатия. Как положено мальчику, рождённому с пороком сердца на благо науки и получившему орган из пробирки. «Если гены изменили его один раз, то смогут изменить еще раз. Нужна только особая среда», — наперекор недоброй усмешке Евгений заваривает чай вынужденному гостю. Наперекор любопытству он старается не искать в чертах ребёнка себя. Наперекор словам психолога он думает — мы победили. — Почему они тебя не арестовали? Почему они забрали только маму? — гость берёт печенье без спроса, надкусывает и выплёвывает на стол. Пацан заслуживает подзатыльник, но получает ответ: — Я отработанный материал. Мне не поверят люди, их не было там. Но теперь ты веришь психу, сидишь тут, чего-то ждёшь, — новое сердце стучит не хуже прежнего, ускоряется при волнении. Его удары привели беглеца по цепочке крыс сюда, в место, где никого искать уже не станут. Крысы вели его мимо бабушки, забывшей о дочери и внуке. Мимо соседей, говорящих об аресте бывшей проститутки Евгении. Новое сердце ответило Евгению «привет», осталось пить чай и кормить домашнюю крысу Долли печеньем без ГМО. Они вместе закрашивают надписи на стенах, терзают играми клавиатуру, засыпают под свет единственного фонаря и слушают голоса крыс. Те наперебой кричат о сером здании за городом и множестве изолированных комнат. Бегая по вентиляционным ходам, по кроватям и подушкам, они увидели Евгению. Женщина спала беспробудно ночью, а днём общалась с потолком и ремнями. Она не знала языка крыс, потому передала слёзы. И сердце, выращенное генной инженерией, спросило меня: — Мы пойдём спасать маму? — Да, — Евгений улыбнулся, ведь они не кричат, а говорят с ним.
