Никудышный

Никудышный

Темнело стремительно. Последние лучи солнца угасали, совсем скоро лес окутает тьма, и лишь луна осветит тропинку мертвенно-бледным светом.
Брат Валентин перекрестился и пришпорил уставшую лошадь. Животное еле переставляло копыта. Оно и понятно - нелегко нести толстого, как пивная бочка, монаха. Валентин и сам порядком вымотался, не привык он к путешествиям. Ведь лучше потягивать винцо в тёплых стенах родного монастыря, чем превращать свою задницу в сплошную мозоль, трясясь на хребте старой клячи. И седло, покрытое мягкой попоной, не больно-то выручает. Не хотел Валентин ехать, ой как, не хотел!
Но, к несчастью, настоятель Назар решил по-другому…

…Ничто не предвещало беды. После вечерней молитвы брат Валентин спустился к себе в келью. Бутыль медовухи, которую он незаметно стащил из погреба, обещала сделать вечер приятным. Монах уже примерился к пробке, как вдруг в дверь требовательно постучали. От неожиданности Валентин чуть не выронил бутыль. Поспешно спрятав её под койку, он пролепетал:
- Войдите.
Дверь отворилась. На пороге стоял настоятель Назар. Он редко спускался сам, обычно отправлял посыльного. Значит, по серьёзному делу пришёл!
Валентин вскочил со скамьи, подобострастно поклонился.
- Садись, брат, - сказал настоятель, но тон его был непривычно холоден.
«Неужели, кто-то заметил, как я спёр медовуху?» - молнией промелькнуло в голове монаха. – «За такое могут и епитимью наложить!»
Брат Валентин не был ангелом. Да что там ангелом, он и праведником-то не был. А если положить руку на сердце, он был самым что ни на есть грешником. До того, как стать монахом он вёл разгульную жизнь, не просыхая пьянствовал, промышлял мелкими кражами и даже грабежом. Шли годы, и воровством заработать на жизнь становилось всё трудней. Когда ему стукнуло сорок пять, он решил податься в монахи. Но и тогда Валентин не перевоспитался. В слуги Господа он пошёл исключительно из-за того, что в монастыре всегда будет крыша над головой, бесплатная еда и главное – погреб с медовухой и вином.
В Зимненском монастыре были рады новому брату. Каждый день Валентин делал вид, что усердно молится, а от тяжёлой работы хитро отлынивал, благо в таких делах, как притворство, он был особо искусен. По вечерам новоиспечённый монах незаметно посещал погребок, а после напивался в стельку у себя в келье. К счастью, никто этого не замечал, напротив, настоятель Назар был даже доволен Валентином.
До этого судьбоносного дня всё шло отлично.
Сейчас же настоятель выглядел хмурым.
Монах боялся спросить о цели визита нежданного гостя, и молчание затянулось. Наконец, Назар заговорил первым:
- Скажи, брат, слыхал ли об игумене Иннокентии Угрюмом?
Вопрос был риторическим – кто ж про него не слыхал?!
Иннокентий Угрюмый – настоятель Загоровского монастыря - славился суровым нравом и неуёмной любовью к аскетизму. Ревностный воин церкви, пример для всех добрых христиан. Валентину доводилось видеть игумена Иннокентия, полгода назад, когда тот приезжал погостить в Зимненский монастырь. Лицо как стальной клинок, глаза пронизывают насквозь. Говорят, у него все монахи по струнке ходят.
Назар торжественно продолжил:
- Дорогой брат, хорошие новости для тебя и худые для нашего монастыря. Игумен Иннокентий просил прислать ему в помощь человека. Просил выбрать самого достойного. Выбор мой пал на тебя, Валентин!
От удивления монах замер с открытым ртом.
- Что рот распахнул, аки сом на берег вытащенный? Не ты ли лучший? Мне истинно видно, что другие не до конца ещё отринули мирскую суету. Ты же полностью погружаешься в мир духовный и сердце Господу отдаёшь всецело!
У Валентина по спине пробежали мурашки. Да уж, переупорствовал в притворстве! Уж слишком рьяно старался! А теперь прощай весёлая жизнь! В Загоровском монастыре придётся работать целый день, а потом всю ночь молиться, да и медовухи Валентину там не видать – у Иннокентия круглый год суровый пост.
Надо как-то увильнуть от столь «радужной» перспективы!
- Боюсь, не достоин я этой великой чести, отец Назар!
- А кто ж тогда достоин?! Не скромничай, Валентин, знаю я и так, что скромен. Возрадуйся - самые лучшие сыны, служат Господу нашему в монастыре Загоровском. Повезло тебе, будешь укрощать плоть постами, бдениями и трудом праведным. Да ещё и под крылом благочестивейшего сына Божьего – Иннокентия! Надо же! Я даже завидую. Ох, грешно это! Помолись за меня, когда прибудешь в Волицу.
- Но…
- Не спорь! Господу виднее и Ему угодно, что бы было именно так! Мне жаль расставаться с тобой, Валентин. Но бумаги о переводе уже подписаны, лошадь осёдлана, запасы в дорогу собраны, а голубь с письмом уже летит к игумену. В письме я упомянул о твоих заслугах перед Господом и просил Иннокентия встретить тебя со всеми надлежащими почестями. Вера твоя крепка, аки дуб столетний! Завтра ты отправляешься в путь!
Валентин ещё долго пытался отговориться, но настоятель был непреклонен.

…И вот уже третий день брат Валентин трясётся в седле.
Сначала у бедняги даже мелькнула шальная мысль не ехать в монастырь, а добраться до великого города Киева. Но, хорошенько обдумав сей вариант, монах пришёл к выводу, что мирская жизнь трудна и опасна. Ведь он ничему не обучен, а для воровства уже стар. Как добыть пропитание? А в монастыре всё-таки будут кормить. Может быть, не всё там так плохо?
Первые два дня прошли без происшествий. Монах ехал по хорошей дороге, на ночь останавливался на постоялых дворах. Настоятель выделил ему на поездку несколько монет. Валентин быстро потратил их на выпивку и распутных девиц.
Но теперь начался дремучий лес. «Эх, в чью глупую голову пришло строить монастырь прямо посреди чащи» - думал Валентин.
Тем временем, солнце скрылось. Лес погрузился во мрак, стал холодным и чужим.
Дорога густо заросла, видать, давно по ней никто не ездил. Высокие деревья смыкались над головой, заслоняя и без того тусклый звёздный свет. Порой сквозь путаницу веток виднелась жёлтая луна. Она, как будто, ухмылялась коварной, недоброй улыбкой. Из глубины лесной чащи раздавались тревожные шорохи. Острое чувство постороннего присутствия не покидало монаха. Ощущение чужого взгляда, внимательно следившего за ним, откуда-то из темноты. Говорят, неспокойно в этих краях последнее время. Ох, быстрее бы добраться до монастыря.
Хозяин трактира и постоялого двора, в который Валентин заехал передохнуть, не советовал соваться в лес, на ночь глядя. Но монах уже потратил все деньги, и оплатить ночлег было нечем.
Пока не стемнело, лес был таким приветливым, и брат Валентин смеялся над страхами трактирщика. А вот теперь не до смеха.
Тропинка становилась всё уже, лес окутал туман. Липкая серая мгла сгущалась. Иногда ползущие по небу тучи заслоняли луну – единственный источник хоть слабого, но света. Тогда делалось по-настоящему темно, и брат Валентин замирал, останавливая лошадь.
В такие минуты было страшнее всего. Дрожащие губы шептали молитву - единственную, которую помнил Валентин - рука судорожно сжимала нагрудный крест. Он мог поклясться, что кто-то пристально наблюдает за ним из-за деревьев. А может у самих деревьев есть глаза?
- Если я останусь жить, то больше никаких путешествий! – пробормотал монах. - Клянусь, ночью в лес меня не затянуть и бочкой медовухи!
Неясное чувство тревоги заставило замереть. Валентин остановил лошадь и внимательно вслушался в ночную тишину. Рука в который раз коснулась креста. И в этот момент монах услышал звук, который меньше всего хотел бы сейчас слышать. Волчий вой, долгий и заунывный. И очень печальный, как будто волки уже оплакивали его смерть. Ужасную и неизбежную.
Брат Валентин вонзил шпоры в бока лошади, она заржала и понеслась вперёд. Ветки больно хлестали монаха по лицу. Вой стих, затем раздался снова, уже ближе. Мысли лихорадочно метались в голове. «Неужели, это моя последняя ночь? Неужели предел везения исчерпан, и теперь Господь покарает не в меру распустившегося раба?!»
Посиневшие от страха и холода губы шептали:
- Прости, Господи! Клянусь, я исправлюсь! Отец Иннокентий направит меня на путь истинный, а я буду стараться не сбиться!
Лошадь споткнулась, замедлила шаг.
- Ну же, милая, пожалуйста, ради всего святого, поторопись! – зашептал монах.
В ночной тьме он не видел кровавую пену, сочащуюся изо рта загнанного животного.
Лошадь спотыкалась всё чаще и вскоре остановилась. По её телу пробежала крупная дрожь, и бедная кляча завалилась набок. Брат Валентин рухнул в кусты, больно ушиб колено. Левая нога запуталась в стремени, монах, с трудом, высвободил её, до крови расцарапав лодыжку.
- Вставай, родненькая! – запричитал он, а затем, совсем потеряв терпение, заорал: – Вставай, скотина! Ну же, поднимайся, ленивая тварь!
Лошадь слабо хрипела. Валентин в злобе пнул её и тут же устыдился своему поступку, ведь он решил встать на праведный путь.
Волки выли всё ближе, навевая жуткий страх. Оставив животное подыхать, монах бросился прочь.
Позади вой стих, и раздалось неистовое ржание, сразу превратившееся в хрип. Одержимый паникой, бедолага бежал сквозь чащу, а за спиной, его лошадь уже рвали на куски жадные волчьи пасти.

Спотыкаясь о сплетения корневищ, он мчался вперёд. Вокруг мелькали призрачные тени, за спиной слышался треск кустарника. Брат Валентин уже не знал - сколько длится этот безумный бег через ночь. Острые ветки и колючий кустарник рвали в лохмотья рясу, царапали тело. По лицу стекали струйки пота, и к ним примешивалась кровь, сочащаяся из сотни мелких ссадин.
Наконец, продравшись сквозь цепкие заросли, брат Валентин вырвался на большую, залитую лунным светом поляну. Впереди высился каменный забор, а за ним суровые стены Загоровского монастыря.
Мучимый ужасом, монах, с несвойственной для человека его телосложения скоростью, ринулся к спасительным стенам. Ворота, ведущие во двор, были гостеприимно распахнуты.
От ворот к дверям монастыря вела вымощенная камнем дорога. Гладкие плиты, отражали лунный свет.
Внезапно непонятное чувство заставило остановиться. Здесь во дворе монастыря на освещённой луной дорожке было ещё более жутко, чем в лесу. Монах обернулся, бросил взгляд на ворота, через которые только что вбежал во двор. На секунду ему почудилось, что он видит тень, скользнувшую за ним. Этого оказалось достаточно, чтобы, позабыв обо всех предчувствиях, Валентин бросился к дверям монастыря.
По каменным ступеням он взбежал на крыльцо и навалился на тяжёлую дверь. Она растворилась бесшумно, дверные петли были хорошо смазаны.
Монах нырнул в дверной проём.

Загоровский монастырь встретил брата Валентина темнотой, пустотой и безмолвием. Он прислонился спиной к двери. Тишину нарушало лишь тяжёлое дыхание и сумасшедший стук сердца метавшегося в груди.
Здесь было холодно, в воздухе стоял затхлый запах плесени. Как в казематах.
Валентину казалось, что он стоит так уже целую вечность. Бездействие было невыносимым. Что же делать? Куда все подевались? Спят? Но должен же кто-то дежурить.
Монах хотел крикнуть: «Эй, есть кто живой!», но не решался. Почему-то было страшно нарушить эту гнетущую тишину. Только идти во тьму ещё страшней. Наконец, Валентин отважился и выкрикнул:
- Эй, братья!
Эхо повторило его крик, пронесло по залу. И вновь навалилась тишина.
Укрепив душу решимостью, монах двинулся вперёд, выставив перед собой руки, чтобы не наткнуться на что-нибудь. Он шёл, стараясь ступать как можно тише, звук собственных шагов пугал до безумия. Постепенно глаза привыкли к темноте. Слабый свет лился откуда-то сверху. Валентин разглядел смутные очертания лестницы и двинулся вверх по деревянным ступеням. На секунду ему почудилось, что сверху доносятся приглушённые голоса. И снова безмолвие. Лестница казалась бесконечной. Иногда ступени скрипели под ногами, и брат Валентин замирал в ужасе. На фоне мёртвой тишины эти звуки были слышны на весь монастырь.
Поднявшись, монах очутился в просторном зале. Тусклый лунный свет проникал сквозь высокие окна. Под ногами хлюпало, как будто Валентин ступал по лужам. Он опёрся рукой о стену и почувствовал что-то липкое.
Из дальнего угла послышался шорох. Брат Валентин подпрыгнул от страха и неожиданности.
Сотни свечей вспыхнули одновременно, и яркий свет ударил в глаза. Колени монаха затряслись, холодный пот выступил по всему телу.
Зал выглядел как лавка мясника. На полу разлилась огромная лужа крови, а из неё, словно островки, выглядывали куски мяса и кости.
Посреди зала, из красной лужи, торчал шест, а на него была насажена голова отца-настоятеля Загоровского монастыря, святейшего из праведников – игумена Иннокентия Угрюмого. Мёртвые глаза смотрели на брата Валентина с немым упрёком. «Ты опоздал!» – говорили они.
- Ты опоздал! – прозвучал под сводами монастыря громоподобный голос.
Он сидел прямо на каменном алтаре. Исчадье ада! Бес из преисподней!
Совсем не такой, каким представлял себе бесов брат Валентин. Не такой, какие описывались в святом писании. Рогов не было, хвоста тоже.
Единственное, что совпадало с описанием – у беса было очень много длинных и острых зубов!
Мускулистое тело, покрытое красной чешуёй. Лысая голова с острыми ушами и приплюснутым носом. И глаза! Узкие нечеловеческие глаза смотрели на монаха, пронизывая насквозь, проникая прямо в душу. Брат Валентин не знал куда деваться. Он хотел бы исчезнуть, провалиться сквозь каменные плиты пола лишь бы не испытывать на себе этот пристальный взор.
Адское создание выпрямилось во весь рост. Огромная тень легла на пол, заставив Валентина в испуге попятиться.
- Ты опоздал к ужину, человечишка! – громыхнул бес. – Ну да ладно. Хоть и говорят, что ночью кушать вредно, могучий Азил не верит в эту дребедень.
Монах кинулся к лестнице.
- Не так быстро, милый! - Бес перемещался молниеносно. Теперь он стоял между Валентином и лестницей, преграждая единственный путь к спасению.
Монах схватился за распятие и затараторил:
- Сгинь, бес! Изыди! Между мной и тобой крест со Спасителем распятым! Он защитит! Сгинь!
- Спокойно. Как видишь, это не работает, - ухмыльнулось адово исчадие, обводя рукой кровавый зал. – К тому же, не смей называть меня «бесом» – это унизительно для архидемона!
Валентин медленно попятился, дрожащие ноги не хотели повиноваться.
- Куда ты опять собрался? Могучий Азил не собирается с тобой играться, как кот с мышью. Я выпью твою душу! Для Азила нет ничего вкусней души монаха! Такой сладкой и чистой! А потом съем мясо и сгрызу кости! Азил утолит тобой голод!
Брат Валентин хотел что-то сказать, но слова комком застряли в горле. Он трясся словно в лихорадке, глаза выкатились, лицо посерело.
Архидемон медленно приближался, под его ногами хлюпала кровь. Целый океан крови, весь зал был покрыт красной жидкостью и, при каждом шаге адского создания, по ней пробегала мелкая рябь.
- Сейчас Азил будет питаться!
-Н-н-н…н-нет!
Монах пятился пока не упёрся спиной в холодный камень стены. Демон подошёл вплотную и всмотрелся в глаза. У Валентина появилось ощущение, что Азил проник в его мозг. В кошачьих зрачках отражалось пламя факелов. Взгляд, горящий огнём и в то же время холодный как лёд.
Какое-то мгновение, которое показалось монаху вечностью, демон рассматривал его. Потом брезгливо отступил на шаг и с отвращением бросил:
- Да твоя душа черней моей!
- Но это вы уж п-преувеличиваете, - заикаясь, пробормотал Валентин.
- Ты всю мирскую жизнь был воришкой и прохиндеем. Ты спёр выручку даже у слепого нищего! Ты отобрал леденец у ребёнка! Ты продал в рабство своего младшего брата! Ты воровал деньги из казны монастыря! Ты перетаскал почти все запасы монастырского погреба себе в келью! Ты пропил серебряный крест, а в монастыре сказал, что потерял! Тебе выдали новый, и ты его снова пропил! Пока все монахи молятся во славу господа, ты думаешь об обнажённых девках! Признавайся, крысёныш, думаешь?!
- Ммм… н-немного…
- Что ты провякал?! «Немного»?! Это я здесь покушал – «немного», а у тебя в голове голых девок больше, чем в аду чертей! Итак, продолжим! У тебя было шесть любовниц за пределами монастыря, и каждая из них считала себя твоей законной женой! Ты совратил даже монахиню! Ты рукоблудничал на икону Божьей Матери! Пока ехал сюда, ты выпил бочонок вина и возлёг в постель с четырьмя распутными девицами! Одновременно!
Демон цокал языком, перечисляя грехи монаха. Его руки тряслись от возмущения. А у Валентина тряслись ноги, но по другой причине. Слова архидемона звучали в ушах подобно похоронному звону.
Азил перечислял ещё долго. Брат Валентин начал понимать – он не достоин жить на этом свете. Его нужно разорвать в кровавые клочья, мясо съесть, а душу выпить! И когда монах уже почти возненавидел себя и готов был сам запрыгнуть к архидемону в пасть, тот молвил:
- Чёрная душа! Да это даже не душа! Душонка! Азил не будет пить такую дрянь!
- Эээ… ммм?.. – Валентин не сразу понял смысл сказанного, а когда, наконец, осознал, в «душонке» затеплилась надежда.
Демон схватил монаха за грудки:
- Азил не станет высасывать душонку, Азил просто съест твоё мясо. В тебе его много! Это хорошо!
Монах затрясся всем телом, а демон начал принюхиваться. Ноздри с шумом втягивали воздух.
- О, нет! Мясо безвозвратно испорченно - оно всё пропитано вином! Да тут и вместо крови вино! Азил не станет есть такое дерьмо! Прочь!
Валентин не верил в собственное счастье, он застыл в ступоре, ноги не желали повиноваться.
- Убирайся отсюда живей, тупица! Азил может и передумать!
Третий раз монаха упрашивать не пришлось. Он стрелой слетел по лестнице и выбежал во двор. Там застопорился, восстанавливая дыхание, постоянно бросая взгляды на дверь монастыря. Но Азил вроде не собирался гнаться за ним.
Не думал брат Валентин, когда совращал монахиню, что это в последствие сохранит ему душу. Не думал, когда упивался вином, что это спасёт его плоть.
Нет в этом сумасшедшем мире справедливости! Души светлейших мужей поглотил демон из преисподней, а погрязший в грехах Валентин остался жить! Что ж неплохо бы выпить по этому поводу винца, которое и спасло шкуру нечестивца.
Монах вытер пот. Неужели он действительно спасся?!
Чёрное небо прорезал ветвистый росчерк молнии, вдали громыхнуло. Следом раздался протяжный, похожий на стон, волчий вой. Валентин по привычке перекрестился и уверенно двинулся в лесную чащу.
По сравнению с Азилом волки казались милыми овечками…