По выходным инженер ездил на Птичий рынок. Вставал затемно, неспешно собирался и долго трясся в пустом трамвае через весь город. Устраивался в конце вагона, клал на колени свернутый холщовый мешок, сцеплял замком жилистые руки и уходил в себя, рисуя в воображении очередного питомца. «Что-то такое пушистое, но без умильности, чтобы не привязываться, не страдать душой. Какой-нибудь кролик... Глупый, безмозглый кролик. Черный, жирный, с горячими ушками. Килограмм на пять...» — тешил он себя в дороге, наблюдая как рассвет преображает город. Солнце бесформенное в утренней хмари, чудилось огромной пятиконечной звездой, венчающей жизнь. Потускневшей со временем Красной звездой, которую уронили ему на лацкан в восьмидесятом. Даже подумать страшно, сколько с тех пор прошло! Тут инженер мрачнел и, как ему казалось — с ненавистью, смотрел на дремлющую кондукторшу в оранжевом жилете. «Порядка не стало! — ворчал про себя, нащупывая в кармане ланцет, завернутый в обрывок газеты (дважды он был обманут шустрыми молодцами на рынке, и с тех пор носил его с собой). — Распоясались, распустились… Андропова на вас нет!» — привычно заканчивал он и щурился, вспоминая встречу с всесильным председателем КГБ. Идею, скажем прямо, позаимствовали у самураев: «камикадзе» — божественный ветер, несущий к цели полтонны пробуждающей любви. В тротиловом эквиваленте, с биологической системой самонаведения. Трепетный лепесток цветущей сакуры, падающий на палубу авианосца. Но с поправкой на святость и незыблемость человеческого подвига — все-таки не нацисты какие-нибудь! Ну а животные у нас и в космос летали... Расписали привычно тему: старшим стал научный руководитель, депутат чего-то забытого и значительного, а соавтором записали его — молодого инженера, проделавшего все расчеты. И львиную долю практических экспериментов: пачкаться кому же хотелось! Разработок у побежденных нашуровали столько, что возиться с каждой перспективной темой не хватало рук. Завладеть секретами оказалось полдела, а вот использовать… Инженер был из морщунов — категории людей педантичных и старательных, что зачастую возмещали недостаток таланта усердием. Сосредоточившись так, что напряжение ощущалось почти физически, он мог выдать за ночь техническое задание — выверенное и безупречное, однако ж работать такое изделие не могло никогда. Не хватало какой-то искры, божьего дара, той живительной легкости гения, которая никак не заменялась мастерством конструктора. Трофейные наработки стали для него поистине золотой жилой. Звездочки идей и открытий иногда роняли в проект молчуны — жилистые производственники, с жесткими рабочими ладонями. Они держались особняком, изъяснялись скупо — стесняясь, вероятно, нехватки образования, но презирая пролетарски втайне. Восхитительную в своей простоте и надежности подвеску гироскопа, над которой тщетно бились несколько лабораторий, принес один из этих скромных, немногословных молчунов, поразив всех. Награду вручал сам Андропов, едва не заработав преждевременный инфаркт, когда увидел творение инженера. Накрыл ладонью взволнованное рукопожатие, сказал: «Спасибо, товарищ!» — и ушел на подгибающихся ногах, потрясенный достижениями советской науки. После первых успехов наметились и проблемы, а потом как-то не заладилось у всей страны. Империя растворялась в жгучей слюне суверенитетов, переварившись — вытекала в экспортную трубу, а электроника — хлынувшая встречным потоком, меняла приоритеты военной науки. Хлебнув лиха в девяностые, инженер, видя вокруг разврат и сатанинские игры, перенес работу на дом. Препарировал потихоньку на кухонном столе. Списанную ЭВМ, заполнившую собой большую часть крошечной «однушки», обменял в родном институте на ваучеры — свой и родителей, тогда еще бодрых, и ругавших его за бестолковость. Безмолвно вымораживаясь от одиночества, он резал, паял, проверял расчеты, словом двигал потихоньку науку, попутно научившись выделке шкурок, ну а мясо оставалось даже на продажу. Казалось, еще немного — и можно поставить жирную точку в этой затянувшейся истории. Золотая звезда вспыхнула в видении так ярко, что инженер зажмурился, переживая сладостный катарсис. — Папаша, — прошелестел над ухом сиплый шепот, — собачку не купите? Потрепанный человек без возраста с похмельной гримасой на лице подмигнул заговорщицки. Уселся рядом, покосился на сонную кондукторшу и вытащил из-за пазухи лохматую собачонку. Инженер, будто завороженный, потянул руки, подхватил ее горячее тельце и посадил себе на колени, чувствуя ровный стук маленького сердца. Белая с черной звездочкой на лбу — собака смотрела спокойно и доверчиво, поблескивая карими, почти человеческими глазами. Похмельный страдалец бубнил что-то воодушевленно, звал «поправиться» — от чего инженер отмахнулся раздраженно: сунул не считая деньги, подхватил собаку и сошел на первой же остановке. Проводив трамвай взглядом, деловито прикинул размещение в уже готовом, дожидающемся дома стартовом ложементе, но внезапно устыдился и спустил собаку наземь. «Зюзя!» — всплыло в голове непонятно откуда. Что-то непривычное, давно позабытое пробуждалось в тоскующей, одинокой душе. — Зюзя! — повторил он вслух, собачонка завиляла приветливо хвостиком, закружила вокруг, словно радуясь знакомству, весело тявкнула и засеменила куда-то маленькими лапками, часто оглядываясь, словно приглашая следовать за собой. — Стой! — закричал он испуганно, догнал в несколько шагов, склонился подхватить на руки, но внезапно упал, не понимая, — что так отчаянно колотится изнутри в ребра. Приподнявшись на локте, успел увидеть белый хвостик, исчезающий в подъезде через дорогу, невероятным усилием поднялся, и едва ли не на четвереньках — почти касаясь асфальта руками, бросился следом. Прохладная полутьма лестницы придала ему сил: в несколько скачков он одолел крутой пролет, подхватил замешкавшуюся беглянку и остановился, задыхаясь, у широкого окна. Зюзя внезапно залилась истошным лаем, гулко разлетевшимся по этажам. Почти сразу, откуда-то сверху донесся скрежет замка, кажущийся оглушительным в утренней тишине. В подреберье поселилось морозное жжение, навалилась обида, невнятная ревность. Инженер ухватил собаку за шиворот, сунул в мешок, прижал к груди и застыл, втянув голову в плечи. Слыша позади торопливые шаги, он вытянул шею и закричал притворно в открытую форточку: — Петя! Петя, домой пора! Да что же за наказание, боже ты мой! Слова наждаком царапали пересохшее горло, сердце билось страшно и гулко, не умещаясь в пылающей груди. «Не отдам!» Зажав в кулаке бритвенно-острый ланцет, он медлил, выгадывая время, чутко прислушиваясь к тишине за спиной. — Дяденька, — ударил по натянутым нервам детский голос. — Вы собаку мою не видели? Звездочку! Инженер зажмурился, кусая губы, чтобы наружу не вырвалось ни капельки того липкого ужаса, что переполнял естество. Звездочка забилась нетерпеливо, но он ткнул ланцетом прямо через мешковину, коротко и безошибочно. Какая-то часть его, пронизанная невыносимым стыдом, рвалась наружу горловым хрипом, и он забулькал, закашлял, но ответил неожиданно ясно: — Не видел... Не оглядываясь, боком отступил к лестнице и затопал негнущимися ногами, едва попадая на ступени, чувствуя, как растекается по животу горячая кровь. Внизу, уже завидев прямоугольник выхода, он ощутил, как лопаются в груди какие-то ниточки: одна за другой. Превозмогая дурноту, рванулся вперед — к свету, но упал, так и не выпустив из сведенных агонией рук, упавшую с неба звездочку.
