Неделю стояло ненастье. Утром субботы облака еще висели клочьями, но свежий ветер относил их в сторону, небо расчищалось, светлело, наливаясь голубизной. — Налаживается погода-то, — говорили цветочницы, расположившиеся у ограды кладбища. — Прям к Троице, как нарочно. Теперь и народу прибавится... Расторгуемся, дай-то Бог! Было еще рано. На влажной зелени дрожали капли, срываясь от неосторожного движения, сбегали зябкими змейками за воротник. Марьяше все было нипочем. На каблуках, в обтягивающем кожаном наряде она семенила между заросших могилок, покачивая бедрами. «Ишь, валькирия! — повел головой Исмаил, шагающий позади. — Прям хоть на холст Валеджио. Погоди, остановимся, налетят комары. Сладенькая, голенькая...» Каждый раз, когда она оглядывалась, он чувствовал, как внутри разливается порция холодного пламени, рождая тягучее щекочущее подрагивание. — Здесь! — обернулась Марьяша у покосившейся оградки; с креста недобро щурился покойный. — Хочу сделать тебе... — она застенчиво потупилась, и встала коленями на носки исмаиловых туфель. — Сюрприз! Он застонал от неожиданной боли: показалось, что ступни вот-вот превратятся в ласты моржа — восходящая звезда стриптиза диетой пренебрегала. Марьяша поняла неправильно, чарующе улыбнулась и ухватилась за пряжку ремня; скрипнула молния. — Ися! — надула она капризно губки. — Ну что ты стоишь! Исмаил обреченно стянул штаны, комары плотоядно забренчали. «Чертова годовщина!» «Впрочем, нет, — поправил он себя, — неграмотный “чурка” помянул бы шайтана. Или иблиса. Чтобы не выйти из роли...» Он проводил взглядом ворону, которая нахально уселась напротив, и с ненавистью посмотрел вверх. Таким взглядом только вверх — вопрошая яростно и безнадежно. «Господи, Аллах всемогущий, за что?! Женщина, которая рождает во мне слабость, та, которую я мог бы назвать... Да я, даже юнцом никого так не называл! А она считает меня безмозглым похотливым ослом, и приводит на могилу мужа... Как на смотрины! Пост сдал — пост принял...» Исмаил вздрогнул от укуса. «Тридцать лет разницы... А тут еще и комары!» Снизу, куда он старался не смотреть, донесся сочный шлепок. Еще один. Исмаил воровато огляделся. «Вставлю назло золотые зубы — подумал он. — Тоже мне, нашла игрушку! Я взрослый человек, ученый, мне через десять лет...» — О-о! — вырвалось у него. «Десять тысяч... иблисов голосом Боярского! Сдохну от инфаркта со спущенными штанами на христианском кладбище! Имам будет хохотать...» — пальцы ног он уже не чувствовал. — А почему ты не хочешь сказать, — заговорила внезапно Марьяша, — где работаешь? Исмаил посмотрел на нее поверх мохнатого живота. — Боишься, буду ходить? — она плотоядно облизнулась. — Стесняешься меня?! «Нет, это невозможно!» — Послушай, — начал он. — Я извиняюсь, — серый, обтрепанный мужичок в жилетке с надписью «Северное», вышел из кустов. — Могилку поправить... — он осекся. Морщинистое, спитое лицо сморщилось под козырьком выцветшей бейсболки. — Годовщина у нас... — шепотом сказал Исмаил, разведя стеснительно руки. — Ах ты, сука нерусская! — закричал серый. Он неожиданно сорвался с места и побежал, топоча, к центральной аллее: — Эй! Люди! Сюда... — Кто это? — поднялась Марьяша, утирая платочком губы. — Могильщик. — Хорошо тут! — восхитилась она. — Ходят, присматривают. У нас на Южном никого не найдешь! — На Южном... Застегивая торопливо штаны, Исмаил перегнулся и подслеповато посмотрел на крест. «Не надевать же очки при ней!» — Дурачок! — кокетливо сказала Марьяша. — Это наша годовщина! Я хотела, чтобы ты запомнил. А теперь побежали, а то поймают! Мне еще на работу... Ворона в ветвях каркнула разочарованно, вспорхнула хлопотливо. Поднялась над зеленым клином кладбищенских берез, где люди встречались, прощались навек, и радовались мимолетно жизни. Впрочем, как и всегда... Дай-то Бог!
Обалдеть )) Выделил было кусочек, для страстного разноса, но парой абзацев спустя, понял зачем он и заткнулся хе-хе.
Катится куда-то жизнь, истончается незаметно. Тридцатилетний — кажусь себе нынешнему, вздорным мальчишкой. Нахальный, снисходительный, немножечко безрассудный... Где это все? Научился ценить жизнь, оценивать женщин. Взвешиваю риски... Исмаил печально усмехнулся: «Девушка, не подходите, я вас боюсь!» Они всегда рядом — риск и женщины, годы лишь укрепляют союз. Какая-то банальность об этом встречалась: сравнение с винами, выдержка, купаж... В двадцать набрасываешься, урча от вожделения. В тридцать уже упиваешься собственным здравомыслием. Голый фрейдизм, как по учебнику — ей семнадцать, а ты такой душка... Мягко, тактично подтолкнешь в сторону сверстников. Марьяша не в счет... А что делать с ними повзрослевшими? Хищными и понимающими. Хочу, как небо чистую, как солнышко — лучистую! — Исмаил Алигатович... «Ну вот, пожалуйста!» Ждет, пожирает глазами, а вокруг поднялись перископы, нацелились локаторы всего отдела. Даже принтер затих, поперхнувшись любопытством. Служебный роман эпохи буржуазного безвременья. Провалитесь вы все! Он обреченно вздохнул. «Ну а с тобой-то, что делать?» Умная, успешная. Привлекательная по-своему. Замужем... Что же тебе надо! Под безупречно-деловым костюмом пламень белья. Яркое, нарочитое. И ведь не скажешь ничего — не твое это дело, начальник... Ну погоди! Исмаил едва заметно дернул щекой, забубнил привычно, учительски обстоятельно. «Ага, поскучнела, стерлядка! Не того ты ждала от племенного жеребца! От арабского иноходца... Думаешь, не знаю, как вы меня зовёте!» Запнулся, некстати вспомнив марьяшино «Ися»... — Опять не о том думаешь! — это не столько ей, сколько себе. Ну и подчиненным толика начальственного гнева не помешает... Нечего глазеть! Так... Что она там ляпнула?.. «Что!!!» Горячая волна ударила в голову и отхлынула. Исмаил побледнел. Скрипнули, сжимаясь в кулак, пальцы. «Вот, Жанка, зараза! — подумала подруга, опуская взгляд. — Целую комедию устроила! Укатает, стерва, нашего сивку. Тьфу-тьфу, конечно, но своей очереди — похоже не дождусь...»
