Мормоны и пчёлы - Моя жена ушла, - потерянно выговорил Джо, взглянув на отца. Прекратился стук ложек. За столом воцарилось молчание. Был слышен только монотонный пчелиный гул снаружи. Лизи, Мари и Ева со страхом взглянули на мужа, плечистого краснощекого старика с властным квадратным подбородком. - Ешьте! - стук ложек поспешно возобновился, жены старого мормона уткнули свои распухшие лица в тарелки. - Бог создал людей свободными. - Она ушла из-за твоих пчел, отец... - Нет! - рявкнул старый мормон. - Она сбежала с протестантом! В Лондон! Она больше мне не дочь! - Протестанты признают Иисуса, - прошептал Джо, потер красные опухшие веки и заплывший глаз. - Но она ушла из-за твоих... - Джозеф Смит-младший получил повеление Господа восстановить Евангелие Иисуса Христа! - загремел старый мормон, грохнув по столу тяжелым волосатым кулаком. Полетели на пол деревянные миски. Лизи, Мари и Ева полезли под стол собирать. - Кто в проклятом Богом Вестминстерском аббатстве - если от него еще что-то осталось! - имеет власть проводить таинства, нужные для спасения души, а!? - Я хочу вернуть жену, отец. - Твое место здесь! Ибо сказано, что когда погибнет последняя пчела - погибнет и человечество! Джо стиснул кулаки, такие же волосатые и крепкие, как у отца, глянул зло, исподлобья. - Глаза в пол! - заревел старый мормон. - Ты плохо учился в Университете!? Пчелы чувствуют излучения, и чем больше всех этих проклятых телефонов, телевизоров и прочего, тем хуже пчела чует дорогу домой. Тем скорее распадаются и гибнут несметные рои! Пчелы - ангелы-посланники нам, грешным! Своими танцами вопиют они о конце света, о грядущих последних днях, когда мир переполнится адскими лучами. Живы пчелы - жив и род человеческий. Ты будешь здесь и будешь работать до конца дней своих! Джо вскочил из-за стола, вне себя выбежал на широкий двор. Деревянный дом отца стоял на пригорке. Весь двор был заставлен самодельными добротными ульями. Но пчелы метались туда-сюда, слепыми, жалобно жужжащими тучками. Несколько десятков пчел кинулись было к Джо. Они жалили его, падали мертвыми на землю, он привычно, машинально отгонял их руками. Его глаза были устремлены дальше, за высокий забор. До самого горизонта тянулись пустынные развалины города Детройта. Окно Темнеет, но уборка в разгаре. Дивизию бутылок и клеёнку со стола в кухне я вынесла на помойку. Оттерла до блеска туалет - сколько помню, он никогда не был таким белым. Мои первые детские впечатления - залитый мочой и бурыми подтеками унитаз, к которому я боюсь идти... И вечное: "деточка ты моя маленькая, папка тебя любит", и мятый пластиковый стаканчик фруктового мороженого, пропахший чем-то невыразимо мерзким, и высокая тощая фигура в белесом плаще... Мою окно. Не спеша протираю мокрой тряпкой изъеденные сигаретным дымом рамы - нет, не поможет, надо менять, надо все здесь менять. Только денег нет. Ну да ничего. Смотрю на спокойный вечерний город далеко внизу, на темные шары аккуратно подстриженных деревьев, на них - золотая паутинка фонарного света. Свежо. В квартире темно, только настольная лампа горит у окна. Телефонный звонок. - Просьба до полуночи внести всю сумму, - ни приветствия, ни эмоций. - Но мы ж договорились, - бормочу я, от неожиданности прижав к груди мокрую тряпку. - В течение года я... - Вносится вся сумма целиком. - Я отдала все, что у меня было! - грязная вода течет по ногам, стекает на подоконник. - Неправда, - скрежещет голос в телефонной трубке и начинает монотонно перечислять. - Квартира, почки... - Какие почки!? - задыхаюсь я в ужасе. - Я ж без денег, я влезла в долги, я... - Воля ваша. Просто напоминаем, что по контракту услуга оказана сообразно оплате. - Уф... Так она все-таки... оказана! Спасибо вам! - утерев мокрый от пота лоб, я судорожно сглатываю. Нелегко мне было решиться на такое, но ни минуты, ни секунды я не могла больше терпеть человека, который по издевке судьбы, по жестокому недоразумению смел называться моим отцом, а эти... эта фирма, компания, да черт знает что. Да, вот именно, черт-то и знает! И при встречах темные очки, и голоса без эмоций, и много странных, нечеловеческих мелочей... Но все в прошлом! - Спасибо! - шепчу я снова. - Спасибо огромное, я все, все отдам, частями, я... - Вы невнимательно читали контракт. Сколько процентов стоимости услуги вы оплачиваете - таков процент оказываемой услуги. И мы расстаемся навсегда. - Как это "процент услуги"? Либо да, либо нет, это же... - Итак, сегодня денег не будет? - Я же сказала, нет, но я... - Прощайте. Я еще стою на подоконнике, когда слышу стук. А потом ковыряние ключа в замке. Открывается дверь. Что-то очень низкое неровно движется в комнату, волочатся, тянутся по чем-то густому и мокрому полы белесого плаща. - Деточка ты моя маленькая, папка тебя любит. Я делаю шаг назад, с силой отталкиваюсь руками от изъеденной сигаретным дымом рамы и лечу в золотую паутинку огней. Табита - Не стучи - входи! Раз двадцать говорил! Что надо? - Стивен крутанулся в кресле, глянул на дверь сквозь очки в тяжелой черной оправе. Табита, круглолицая полная женщина лет сорока, внесла в комнатку мужа накрытое белоснежной салфеткой блюдо. В чистом крахмальном передничке она напоминала сдобную булочку в подарочной упаковке. - Пирог вот, - ее большие голубые глаза в обрамлении крашеных светлых кудряшек смотрели виновато. Стивен побарабанил узкими пальцами по подлокотнику. Поджал тонкие бледные губы - опять на ней это платье, в разноцветную горошину. И волосы как у куклы! Так, стоп... Может, хоть в этом что-то есть!? На фарфоре хороши трещины, и глаз расколотый, но платье серое, в бурых пятнах, так... Теплый, лучистый, доверчивый, любящий и такой домашний взгляд жены уничтожил начавшую зарождаться идею. Проклятье! Нестриженым ногтем он потыкал в пирог. Облизнул. Вишневый... Стоп! В ванну! - Я в магазин, - сказала Табита. - Не огорчайся, деньги есть. И издатель найдется - не этот, так другой. И подождет, пока ты все не допишешь. Читатели очень любят ужасные истории, а ты мастер... - Я еще не начал! - перебил он. - Извини... я хотела сказать, пока не напишешь... Но я все равно в тебя верю! - "Все равно" - это радует. - Послушай... - она вздохнула. - Я все для тебя сделаю. Я очень тебя люблю! - И я, - привычно отозвался он. - Для тебя ж стараюсь! Напишу роман - купим просторный дом. Она посмотрела на него долгим взглядом, но он не заметил. В голове ворочалось тяжелое, бесформенное - ощущение, предчувствие сюжета. Жена ушла, а он, держа пирог, кинулся в ванную. Швырнул, измазал вареньем кафель. Сел на пол и долго смотрел на сочные красные пятна. Не то... Глаз шокировало, но пахло вишней. Забили часы. Стивен вскочил. Звук, надо звук! Хрипловато закуковала кукушка. Зажмурившись, он испустил вопль, вместе с ней, как эхо потустороннего мира, как привидение, как... Еще немного и... Голос сорвался, дал петуха. Образ страшного, чужого растаял, не родившись. Он вышел из дома. Словно тая, умирая душой, смотрел на яркое летнее солнце, на тихую улицу родного Портлэнда. От остановки отъезжал чистенький школьный автобус. Табита переходила улицу. Увидела Стивена. Вдруг глянула виновато, с тоской - ускорила шаг и оказалась прямо перед набиравшим скорость автобусом. Визг тормозов, крик водителя... Стивен стоял неподвижно. Его стало заливать что-то большое, всех оттенков синего, фиолетового, черного, багрового, оглушающе грозное, тошнотворное, бьющее фонтанами все новых и новых кошмарных миров. Стивен развернулся и бросился в дом, лихорадочно нашаривая в кармане блокнот и ручку.
