Ты сидел на кровати. Я – перед тобой на полу на коленях. - Можно я сама тебя раздену? – я осторожно гладила твою руку. Повторяла пальцами линию жизни, чертила вены, огибала полукружья ногтей; целовала костяшки. Дотронулась до щеки, повернув голову так, чтобы заглянуть в опущенные глаза. В них - мука. Прошлась пальцами через краешек тонких губ и упрямый подбородок к ярёмной вене, по ключице съехала вниз и оказалась у верхней пуговицы рубашки. - Не надо, - ты остановил мою ладонь. Остановил, но убирать не стал, прижал к груди, крепко и бережно. Смешной. Как будто полузнакомая девушка может быть тебе чем-то дорога. Под шершавым хлопком рубашки пальцы нащупали что-то, похожее на цепочку. Ты продолжаешь: - Так неправильно. Нам лучше остановиться. - Что неправильного-то? - Ну... - ты выпустил ладонь. – Это же близость. А мы друг друга почти не знаем. Но ты возбуждён, очень – это ясно наверняка. Цепкий взгляд, будто нехотя, то и дело возвращается к моей голой груди, иногда спускается ниже. Недалеко, до пупка - и тут же сбегает, снова к груди, потом в глаза – там ещё хуже, и ты утыкаешься взглядом в пол. Тело под одеждой горячее – оно словно плавится в руках и будет тягуче-послушным, когда я тебя получу. И есть ещё один признак, который хорошо заметен с моего места. Я отступилась, села на пол. Пальцы самовольно нашли щиколотку - обнажённую по нынешней мужской моде. Узкую, как я люблю. Обхватили её, будто даже секунды без твоего тела им невмоготу. Заметались от радости: погладили кожу, обласкали косточку, спустились бы ниже к пальцам, да помешала резинка носка. Попробовала залезть под неё, содрать - ниже кроссовки. Опять нельзя. От обиды разревелась. - Я очень хочу тебя. Ну подпусти. Ну вам же нельзя божьих тварей мучить! – ткнулась носом бедро, оставив на по джинсовой ткани два мокрых от слёз пятна. Ждала, что они испарятся от жара твоего тела и, пока рассматривала, нашлись нужные слова: - Ты не берёшь меня и не отвергаешь. Ты ни холоден, ни горяч. Поэтому из тебя попа не вышло? Ты растерялся, но усмирил обиду, принял насмешку достойно христианина. Малыш, ты ведь уже устал бороться за своего бога, я это понимаю. И ты понимаешь. Глубоко, с сожалением вздохнул - положил руку на затылок и закрыл глаза. А меня дважды приглашать не надо. Благодарно потёрлась щекой о бедро. Быстро справилась с ремнём, вытащив заодно из петель – пригодится запястья вязать. Расстегнула молнию, неизбежно возбуждаясь. Этот звук для меня - верное обещание награды. Освободила от одежды. Не совсем, насколько терпения хватило. Помню, что хотела раздеть, но к чёрту. Вдохнула твой запах и будто ослепла и оглохла – весь мир сузился до соприкосновений нежной кожи. Моей нежной кожи было мало, только губы, внешняя их сторона и внутренняя. Внешняя – ласкала легко, знакомясь. Внутренняя целеустремлённое и методично вела к моей цели. А твоей нежной кожи было много. Тонкая, вкусная наощупь, задорно-упругая - под губами. И рядом под пальцами - грубоватая кожа лодыжек, с царапиной и проволокой волос. И снова – тонкая кожа под губами, и грубоватая – под пальцами. Я так завертелась между двумя ощущениями тебя, разными, но схожими, что чуть не потерялась. Боялась: так на тебя засмотрюсь, что сорвусь и закончу. Но нет. Услышала свистящее: - Остановисссь. И чуть позже: - Хватит, я сказал! Аж взбесилась, ей-богу. Легко опрокинула на спину, запрыгнула сверху, угадав положение вершины и скользнув вниз по прямолинейному вектору, вдавила в матрас. На секунду остановилась – чтобы пережить то, что чувствую всегда, когда в меня входит мужчина – ощущение свершившейся справедливости; душевное успокоение. Как будто жизнь идёт своим чередом, и мне в ней уютно и правильно. Самодовольно улыбаясь, наклонилась низко-низко, чуть касаясь грудью твоей груди, прошептала на ухо: - Поздно, малыш. Ты сам мне разрешил, а подарки не отбирают обратно. Ты молча кивнул – согласился. Рассмеялась: с чего мужчины воображают, что в постели есть место справедливости? Наивные, от этого ещё острее желанные. Напрягла бёдра, поднимаясь и медленно опускаясь. Балансировала на самом кончике тебя, красовалась. Не торопилась. Позволяла рассматривать. Наслаждалась твоим желанием и своей над ним властью: - Ты зря мне сопротивлялся. Столько времени потратили напрасно. Выбора у тебя не было. - Почему у меня выбора не было? - ты не прочь поболтать, к кульминации не спешишь. Не знаю, какой из тебя поп, а блудник – с божьей искрой. - Я хорошо чую таких, как ты. Ищу в толпе. Всегда нахожу. - Каких таких? - Веривших… но утративших веру. - Зачем? Ты ведьма? Я заржала: - Нет, я секс очень люблю. А вы страстные, - на каждом слове я неторопливо покачиваюсь на тебе: вверх, вниз. – Сдержанные, высокоморальные. Долгое время запрещавшие себе… Тебе всё сложнее меня слушать. Невольно закрываешь глаза, отсекаешь ненужные звуки. Ты стремишься туда, где мы - единое целое. И нужно дальше, глубже, сильнее… чтобы… окончательно слиться… Я тоже этого хочу: - Давай, малыш, трахни меня со всей отпущенной тебе Господом ревностью. Ты взбеленился. Хватаешь за волосы и рычишь: - Не произноси Его имя, блядь. А мне того-то и надо. От ярости ты теряешь контроль, наматываешь волосы на кулак, тянешь, принуждая встать на колени и локти. Хватаешь за бёдра, разворачиваешь и - натягиваешь. Крепко, жёстко, как будто новый вектор наконец указал верный путь во тьме. Истово, как будто стучишься в ворота потерянного рая, с отчаянной решимостью достучаться или сдохнуть. Ору. Ты орёшь. Теряю себя. Сознание, тело уходят. Сначала в точку напряжения, но она не выдерживает, рвётся, и моё я заливает мир. Я растворяюсь в нём, становясь незримой частью. Логикой и сутью всего сущего. Единственно верным и вездесущим знанием. Ты падаешь рядом. Дыхание сбито, по виску течёт капля пота. В глазах - пустота. Шарю на тумбочке: - Курить будешь, православный? Ты киваешь, прикуриваешь и, распробовав дым, шепчешь: - Кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее... Я ухмыляюсь. Затягиваюсь, чувствуя на губах сладковатый привкус и отвечаю: - Надейся, малыш. Надейся...
Очень интересная подача чувства женщины-победительницы. Середина бесподобна. Но где же утерянное начало? Где завязка? И в конце непонятно, кто был парень - студент семинарии?
