даже затрудняюсь...

Тема в разделе 'Критика', создана пользователем fiatik, 2 мар 2013.

  1. Джинн Генератор антиматерии

    А можешь сформулировать, чем фэнтези от фантастики отличается? Конкретные критерии?
    Задираться не буду, обещаю.
    fiatik нравится это.
  2. Atlas Генератор антиматерии

    Подытожим: квест, героика, знание сути магии(?), артефакт, что еще?
  3. Джинн Генератор антиматерии

    Думаю, квест и артефакт можно объединить.
  4. Эйрел Пыльный Кварковый дезинтегратор

    во первых не верю.
    во вторых фэнтези - это подраздел фантастики (НЕ научной). так что они НИЧЕМ не отличаются в плане нереалистичности, но фэнтези на таковую и не претендует. Алсо это вечная тема для споров, к единому мнению так и не пришли. Но в основном в любом фэнтези есть поход во имя великой цели. если нет магии но есть мечи и реалистичность - получаем историческую литературу. Если нет реалистичности, есть магия и не важно, есть мечи или нет - получается фэнтези. Если при этом главгерой - хоббит, получается махровое фэнтези, лол. Если же так получается что в фэнтези дается внутренне непротиворечивая логика существования магии, драконов, бездефицитной экономики при зарплатах приключенцам от тысячи золотых и выше и всего прочего без фраз "это магия", "так принято повелось с древних времен" и так далее, получается... эм... научное фэнтези? лол.
  5. Эйрел Пыльный Кварковый дезинтегратор

    но вообще стилистика фэнтези не определяет жанр. можно забацать драму, можно забацать героический боевик, можно забацать любовный роман (буээ), можно забацать детектив (только осторожнее, хороших магических детективов МАЛО), ну а в самом крайнем случае получается мистика (магия не раскрыта, хотя есть) или даже лавкрафтовские ужасы (ибо магия магией, но вот непонятная х@#ня -это реально страшно)
  6. Джинн Генератор антиматерии

    Поэтому и не буду. Разрыв шаблона - наше всё.
    Схема "квест+героика" мне больше нравилась.
    + магия - согласна
    А героика - это вообще что? (Не прикалываюсь, и впрямь есть пробелы в знаниях)
  7. Эйрел Пыльный Кварковый дезинтегратор

    героика... это когда один в поле - ВОИН! ну а если таковых собирается в одном месте штук пять, то против них и трём армиям не устоять (ибо у главгероя сюжетная броня, а на остальных работает эффект штурмовика. если ты не в курсе что это такое - первое -это главгерой по определению доживет до конца книги что бы не случилось - старый шаблончик. Его уже Мартин в клочья порвал. Второе - это когда толпа врагов по одиночной цели мажет словно в армию Зла набирают больных Паркинсоном слепоглухих долбоёбов).
  8. fiatik Генератор антиматерии

    сорри, что влажу в диалог) тебе следующих два текста отправлять, аль так и будешь подозревать в злых умыслах?:)
    у нас щас как раз в планах фэнтези и мистика, как раз подобрал парочку
  9. Джинн Генератор антиматерии

    :D:D:D
    Понятно. Здоровый пафос в изложении.
    А если я тебя попрошу один текст оценить? С точки зрения фэнтезийной составляющей.
  10. Джинн Генератор антиматерии

    Это не нужно ни мне, ни автору. Смысл тратить время?
    Atlas нравится это.
  11. Atlas Генератор антиматерии

    короче я понял, что канона фэнтези нет, толкований - сколько угодно
  12. fiatik Генератор антиматерии

    Хрустальный Феникс сказал(а):
    ...

    Щекн-Итрч сказал(а):
    ...

    Эйрел Пыльный сказал(а):
    ...

    Ceniza сказал(а):
    ...

    fannni сказал(а):
    ...

    Atlas сказал(а):
    ...

    Ник Нейм сказал(а):
    ...

    Chukcha сказал(а):
    ...
    господа, подумавши, я следующие два текста выложу тут целиком для удобства
    а потом мона попросить модераторов порезать, чтоп не перейти за рамки допустимого цитирования
    как и намеревался - мистика и фэнтези
    без указания авторства
  13. Джинн Генератор антиматерии

    Да в том-то и дело. Ночной дозор - фэнтези, Волкодав - фэнтези, Толкиен - фэнтези....
    Конан-варвар - фэнтези?
  14. fiatik Генератор антиматерии

    без указания авторов
    постарался не сильно известные подбирать, но если кто узнал, прошу не палить автора:)

    Троллев мост

    Большую часть железнодорожных путей разобрали в начале шестидесятых, когда мне было три или четыре года. Железную дорогу обкорнали. Это означало, что, кроме Лондона, уже больше никуда не поедешь, и городок, в котором я жил, превратился в последний на ветке.
    Мое первое достоверное воспоминание: мне полтора года, мама в больнице рожает сестру, бабушка отводит меня на мост и поднимает повыше, чтобы я посмотрел на поезд внизу, который пыхтит и дымит, точно черный железный дракон.
    Еще через несколько лет загнали на запасный путь последний паровоз, а с паровозами исчезла и сеть рельсов, соединявших поселок с поселком, городок с городком. Я не знал, что поезда скоро канут в Лету. К тому времени, когда мне исполнилось семь, они уже отошли в прошлое.
    Мы жили в старом доме на окраине городка. Раскинувшиеся за ним поля стояли пустые под паром. Я обычно перелезал через забор и читал, лежа в тени чахлого куста, или, если меня тянуло к приключениям, исследовал местность вокруг пустой усадьбы по соседству. Там был зацветший и затянутый ряской декоративный пруд, а над ним – низкий деревянный мостик. В своих вылазках по садам и лесу я ни разу не встречал садовников или сторожей и в дом войти тоже не пытался. Это означало бы напрашиваться на неприятности, а кроме того, я свято верил, что во всех пустых старых домах водятся привидения.
    Не в том дело, что я был доверчивым, просто верил во все темное и опасное. Частью моего мальчишеского кредо было, что ночь принадлежит призракам и ведьмам – голодным, взмахивающим широкими рукавами и одетым во все черное.
    Обратное тоже было верным, утешительно верным: днем безопасно.
    Ритуал: в последний день занятий я по дороге домой снимал ботинки и носки и, неся их в руках, шел, ступая по твердой каменистой тропинке розовыми и нежными пятками. Обувь во время летних каникул я надевал только по принуждению. Я упивался моей свободой, пока осенью снова не начиналась учеба.
    Когда мне было семь, я обнаружил тропку в лесу. Стоял жаркий летний день, и я забрел далеко от дома.
    Я обследовал окрестности. Шел мимо помещичьего дома с его слепыми, забранными ставнями окнами, через усадьбу, а потом через незнакомый лес. Сползя с крутого откоса, я оказался на неизвестной мне тенистой тропке, к которой вплотную подступили деревья. Немногие лучи, пробивавшиеся сквозь их кроны, окрасились зеленью и золотом, и я стал думать, что попал в сказочную страну.
    Вдоль тропинки журчал ручеек, кишевший крохотными прозрачными козявками. Выловив несколько, я смотрел, как они дергаются и извиваются у меня в пальцах. Потом положил их назад в воду.
    Я неспешно пошел по тропинке. Она была совершенно прямой и заросла невысокой травой. Время от времени я находил просто потрясающие камешки: пузырчатые, расплавленные кругляши, коричневые, пурпурные и черные. Если подержать такой на свет, увидишь все цвета радуги. Я был убежден, что они необычайно ценные, и набил ими себе карманы.
    Так я и шел по тихому золотисто-зеленому коридору, и никто мне не встретился. Ни есть, ни пить мне не хотелось. Мне просто было интересно, куда ведет тропка. Она же шла точно по прямой и была совершенно ровной. Тропка ничуть не менялась, чего не скажешь про окружающее. Сначала я шел по дну оврага, и по обе стороны от меня почти отвесно поднимались травянистые откосы. Позже тропинка побежала по гребню, и, шагая по ней, я видел внизу кроны деревьев и изредка крыши далеких домов. Моя тропка оставалась прямой и ровной, и я шел по ней через холмы и долины, через долы и горы. Пока наконец в одной из долинок не вышел к мосту.
    Он был построен из красного кирпича и высокой аркой залег над моей тропкой. По обе стороны от него в откосах были вырублены каменные ступени, а наверху этих лестниц имелись небольшие деревянные калитки.
    Я удивился, увидев хоть какой-то признак людей на своей тропинке, которую уже с уверенностью стал считать естественным геологическим образованием (я недавно услышал про это в классе), как, например, вулкан. И скорее из чистого любопытства, чем по иной причине (ведь я же был уверен, что прошел многие сотни миль и очутиться мог где угодно), поднялся по ступеням и толкнул в калитку. И оказался на ничейной земле.
    Верхняя часть моста была из засохшей глины. По обеим сторонам простирались луга. Нет, не совсем так: справа было пшеничное поле, слева просто росла трава. В засохшей глине виднелись отпечатки гусениц гигантского трактора. Чтобы удостовериться, я пересек мост: никаких топ-топ, мои босые ноги ступали беззвучно.
    На много миль ничего: только поля, пшеница и деревья.
    Подобрав один колосок, я вытряс сладкие зерна и, раздавив между пальцев, стал задумчиво жевать.
    Тут я понял, что мне начинает хотеться есть, и спустился по лестнице на заброшенные рельсы. Пора было возвращаться домой. Я не заблудился, мне нужно было только пойти по моей тропинке назад.
    Под мостом меня ждал тролль.
    – Я тролль, – сказал он. Потом помедлил и добавил, точно ему пришло это в голову с запозданием: – Боль-соль-старый-тролль.
    Он был огромным, макушкой доставал до свода арки. Он был почти прозрачным: мне были видны кирпичи и деревья за ним, смутно, но все же видны. Он был воплощением всех моих кошмаров. У него были огромные крепкие зубы и жуткие когти, а еще сильные волосатые руки. Волосы у него были длинные и косматые, как у маленьких пластмассовых кукол-голышей моей сестры, и глаза навыкате. Он был голый, и между ног у него из спутанных волос свисал длинный пенис.
    – Я тебя слышал, Джек, – сказал он похожим на ветер голосом. – Я слышал, как ты топ-топал по моему мосту. А теперь я съем твою жизнь.
    Мне было всего семь, но ведь стоял белый день, поэтому, насколько мне помнится, я не испугался. Детям легко иметь дело со сказочными существами: они прекрасно снаряжены, чтобы с ними договариваться.
    – Не ешь меня, – сказал я троллю.
    На мне была коричневая футболка в полоску и коричневые вельветовые штаны. Волосы у меня тоже были почти коричневые, а недавно выпал один зуб. Я учился свистеть в дырку, но еще едва-едва получалось.
    – Я съем твою жизнь, Джек, – повторил тролль. Я посмотрел троллю прямо в лицо.
    – Скоро по этой тропинке придет моя старшая сестра, – солгал я, – а она гораздо вкуснее меня. Лучше съешь ее.
    Тролль потянул носом воздух и улыбнулся.
    – Ты здесь совсем один, – сказал он. – На тропинке никого больше нет. Совсем никого. – Тут он наклонился и провел по мне пальцами: точно бабочки запорхали у моего лица, так прикасается слепой. Потом он понюхал пальцы и качнул головой. – У тебя нет старшей сестры. Только младшая, и сегодня она у своей подруги.
    – И ты все это узнал по запаху? – изумленно спросил я.
    – Тролли чуют запах радуг, тролли чуют запах звезд, – печально прошептало сказочное существо. – Тролли чуют запах твоих снов еще до того, как ты родился. Подойди поближе, и я съем твою жизнь.
    – У меня в кармане драгоценные камни, – сказал я троллю. – Возьми их вместо меня. Смотри. – Я показал ему чудесные оплавленные камешки, которые нашел на тропинке.
    – Шлак, – сказал он. – Выброшенные отходы паровозов. Для меня ценности не представляют.
    Он широко открыл рот. Я увидел острые зубы. Изо рта у него пахло лиственным перегноем и обратной стороной всех на свете вещей.
    – Есть. Хочу. Сейчас.
    Мне казалось, он становится все плотнее, все реальнее; а мир снаружи тускнеет и блекнет.
    – Подожди. – Я уперся пятками во влажную землю под мостом, пошевелил пальцами ног, изо всех сил цепляясь за реальный мир. Я посмотрел в его огромные глаза. – Зачем тебе есть мою жизнь? Еще рано. Я… мне только семь лет. Я вообще еще не жил. Есть книги, которых я еще не прочел. Я никогда не летал на самолете. Я даже свистеть пока не умею. Может, отпустишь меня? Когда я стану старше и мяса наращу побольше, я к тебе вернусь.
    Тролль уставился на меня глазами, огромными как фары у паровоза. Потом кивнул.
    А я повернулся и пошел назад по тихой прямой тропке, которая бежала там, где когда-то тянулись железнодорожные рельсы. Некоторое время спустя я побежал.
    Я топал в зеленом свете по рельсам, пыхтя и отдуваясь, пока не почувствовал укол боли под ребрами, настоящее колотье в боку, и держась за этот бок побрел домой.

    По мере того как я становился старше, начали исчезать поля. Одно за другим, борозда за бороздой. Вылезали как грибы дома с дорогами, названными по именам полевых цветов и респектабельных писателей. Наш дом, наш старый, обветшавший викторианский дом был продан, его снесли, сад разбили на участки. Коттеджи строились повсюду.
    Однажды я заблудился среди новых участков, захвативших пустоши, на которых я когда-то знал каждый куст. Но я не слишком расстраивался, что исчезают поля. Старый помещичий дом купила транснациональная корпорация, и на месте усадьбы построили коттеджи.
    Восемь лет прошло прежде, чем я вернулся на старые железнодорожные пути, а когда вернулся, то не один.
    Мне было пятнадцать; за это время я дважды сменил школу. Ее звали Луиза, она была моей первой любовью. Я любил ее серые глаза, ее тонкие светло-русые волосы и неловкую походку (точно у олененка, который только учится ходить, – звучит, конечно, не слишком оригинально, за что и извиняюсь): когда мне было тринадцать, я увидел, как она жует жвачку, и запал на нее, как падает с моста самоубийца.
    Самая большая моя беда заключалась в том, что мы были лучшими друзьями и оба встречались с другими. Я никогда ей не говорил, что ее люблю, даже что она мне нравится. Мы были не разлей вода.
    В тот вечер я был у нее в гостях: мы сидели в ее комнате и слушали «Ratus Norvegicus»[7], первый диск «Стрэнглерс».
    Панк еще только зарождался, и все казалось таким увлекательным: число возможностей в музыке и во всем остальном представлялось бесконечным. Наконец мне пришла пора идти домой, и она решила прогуляться со мной. Мы держались за руки – совершенно невинно, просто добрые друзья, – и неспешно прошли весь десятиминутный путь до моего дома.
    Ярко светила луна, весь мир был лишенным красок, но четким, а ночь теплой.
    Мы подошли к моему дому. Увидели свет внутри и остановились на дорожке. Потом поговорили про группу, которую я организовывал. Внутрь мы не пошли.
    Теперь уже я решил проводить ее домой. Поэтому мы пошли назад.
    Она рассказывала про баталии с младшей сестрой, которая ворует у нее духи и косметику. Луиза подозревала, что сестра занимается сексом с мальчиками. Сама Луиза была девственницей. Мы оба были.
    Мы стояли на дороге у ее дома, стояли под фонарем и смотрели на черные губы и бледно-желтые лица друг друга. И улыбались.
    А потом просто пошли, выбирая тихие проселки и пустые тропинки. С одного застраиваемого участка тропинка вывела нас к леску, и мы пошли по ней дальше.
    Тропинка была прямая и темная, но огни в далеких домах сияли как упавшие на землю звезды, и луна давала достаточно света, чтобы видеть, куда ставишь ногу. Один раз мы испугались, когда перед нами что-то зашаркало и фыркнуло, а подойдя поближе, увидели, что это барсук, и тогда рассмеялись, обнялись и пошли дальше.
    Мы тихонько несли чепуху: о чем нам мечтается, чего хочется, что думается.
    И все это время мне хотелось ее поцеловать, потрогать грудь, быть может, положить руку между ног. Наконец я увидел свой шанс. Над тропинкой повис старый кирпичный мост, и мы под ним остановились. Я прижался к ней. Ее губы раскрылись под моими.
    И вдруг она застыла, одеревенела.
    – Привет, – сказал тролль.
    Я отпустил Луизу. Под мостом было темно, но силуэт тролля точно сгущал черноту.
    – Я ее заморозил, – сказал тролль, – чтобы мы могли поговорить. А теперь я съем твою жизнь.
    Сердце у меня отчаянно колотилось, я почувствовал, что дрожу. – Нет.
    – Ты сказал, что ко мне вернешься. И вернулся. Ты научился свистеть?
    – Да.
    – Это хорошо. Я никогда не умел свистеть. – Потянув носом воздух, он кивнул. – Я доволен. Ты увеличился годами и опытом. Больше еды.
    Схватив Луизу, эту напряженную зомби, я подтолкнул ее вперед.
    – Не ешь меня. Я не хочу умирать. Возьми ее. Готов поспорить, она гораздо вкуснее меня. И она на два месяца меня старше. Почему бы тебе не съесть ее?
    Тролль молчал.
    Он обнюхал Луизу с головы до ног, потянул носом воздух у ее ступней, паха, груди и волос. Потом посмотрел на меня.
    – Она невинна, – сказал он. – А ты нет. Ее я не хочу, я хочу тебя.
    Подойдя к концу туннеля под мостом, я поглядел вверх на звезды в ночи.
    – Но я столько всего еще никогда не делал, – сказал я отчасти себе самому. – Вообще никогда. Ну, я никогда не занимался сексом. И в Америке никогда не был. Я не… – Я помедлил. – Я вообще ничего не сделал. Пока не сделал. Тролль промолчал.
    – Я мог бы к тебе вернуться. Когда стану старше. Тролль молчал.
    – Я вернусь. Честное слово вернусь.
    – Вернешься ко мне? – спросила Луиза. – Почему? Ты куда-то уходишь?
    Я обернулся. Тролль исчез, в темноте под мостом стояла девушка, которую, мне казалось, я люблю.
    – Домой, – сказал я. – Мы идем домой. На обратном пути мы не разговаривали.
    Она стала встречаться с барабанщиком из созданной мной группы и много позже вышла замуж за кого-то еще. Однажды мы столкнулись в поезде, это было уже после ее свадьбы, и она спросила, помню ли я ту ночь.
    Я сказал, что да.
    – Ты правда мне в ту ночь очень нравился, Джек, – сказала она. – Я думала, ты меня поцелуешь. Я думала, что ты пригласишь меня на свидание. Я бы согласилась. Если бы ты пригласил.
    – Но я этого не сделал.
    – Да, – сказала она. – Не сделал.
    Волосы у нее были острижены очень коротко. Эта прическа ей не шла.
    Я никогда больше ее не видел. Подтянутая женщина с натужной улыбкой не была той девушкой, которую я любил, и от разговора с ней мне стало не по себе.
    Я перебрался в Лондон, а потом, несколько лет спустя, назад в родные края, но сам городок уже был не тот, что я помнил: не было ни полей, ни ферм, ни узких каменистых тропинок; и как только возникла возможность, я переехал снова – в крохотный поселок в десяти милях по шоссе. Я переехал с семьей (к тому времени я женился и наш сын только-только начал ходить) в старый дом, много лет назад там была железнодорожная станция. Шпалы выкопали, и чета стариков напротив выращивала на их месте овощи.
    Я старел. Однажды утром я нашел у себя седой волос, а чуть позже услышал свой голос в записи и осознал, что звучит он в точности, как у моего отца.
    Работал я в Лондоне, занимался анализом акустики залов и выступлений разных групп для одной крупной компании записи. Почти каждый день ездил в Лондон поездом, иногда возвращался по вечерам.
    Мне пришлось снимать крохотную квартирку в Лондоне: трудно ездить взад-вперед, если группы, которые ты проверяешь, выползают на сцену лишь к полуночи. А еще это означало, что не было проблем со случайным сексом, если хотелось, а мне хотелось.
    Я думал, что Элеонора (так звали мою жену, наверное, мне следовало упомянуть об этом раньше) ничего про других женщин не знает, но однажды зимним днем, приехав из увеселительной командировки в Нью-Йорк на две недели, я вернулся в пустой и холодный дом. Она оставила мне даже не записку, а настоящее письмо. Пятнадцать страниц, аккуратно отпечатанных на машинке, и каждое слово на них было правдой. Включая постскриптум: Ты меня по-настоящему не любишь. И никогда не любил».
    Надев теплое пальто, я вышел из дому и просто пошел куда глаза глядят, ошеломленный и слегка оцепеневший.
    Снега не было, но землю сковал мороз, и у меня под ногами скрипели листья. Деревья казались черными скелетами на фоне сурово-серого зимнего неба. Я шел по шоссе. Меня обгоняли машины, спешившие в Лондон и из него. Однажды я споткнулся о ветку, наполовину зарытую в куче бурых листьев, разорвал брюки и оцарапал ногу.
    Я добрел до ближайшей деревушки. Шоссе под прямым углом пересекало речку, а вдоль нее шла тропинка, которой я никогда раньше тут не видел, и я пошел по ней, глядя на полузамерзшую речку. Река журчала, плескалась и пела.
    Тропинка уводила в поля и была прямой и поросшей жухлой травой.
    У тропинки я нашел присыпанный землей камешек. Подняв его и счистив глину, я увидел, что это оплавленный кусок чего-то буро-пурпурного со странным радужным отблеском. Я положил его в карман и сжимал в руке на ходу, его ощутимое тепло успокаивало.
    Река петляла по полям, а я все шел и шел и лишь через час заметил первые дома – новые, маленькие и квадратные – на набережной надо мной.
    А потом увидел перед собой мост и понял, где оказался: я был на старом железнодорожном пути, только вот шел по нему с непривычной стороны.
    Я остановился под красной кирпичной аркой моста – среди оберток от мороженого, хрустящих пакетов и одинокого, печального использованного презерватива, стоял и смотрел, как дыхание облачком вырывается у меня изо рта в холодный сумеречный воздух.
    Кровь у меня на брюках засохла.
    По мосту надо мной проезжали машины, я слышал, как в одной громко играет радио.
    – Эй? – негромко позвал я, чувствуя себя неловко, чувствуя себя нелепо. – Эй?
    Ответа не было. Ветер шуршал пакетами и листвой.
    – Я вернулся. Я же сказал, что вернусь. И вернулся. Эй? Тишина.
    Тогда я заплакал, глупо, беззвучно зарыдал под мостом. Чья-то рука коснулась моего лица, и я поднял глаза.
    – Не думал, что ты вернешься, – сказал тролль.
    Теперь он был одного со мной роста, но в остальном не изменился. Его длинные волосы свалялись, в них запуталась листва, а глаза были огромными и одинокими.
    Пожав плечами, я вытер лицо рукавом пальто.
    – Я вернулся.
    По мосту над нами, крича, пробежали трое детей.
    – Я тролль, – прошептал тролль жалобным испуганным голосом. – Соль-боль-старый-тролль.
    Его била дрожь.
    Протянув руку, я взял его огромную когтистую лапу.
    – Все хорошо, – сказал я ему. – Честное слово, все хорошо.
    Тролль кивнул.
    Он повалил меня на землю, на листья, обертки и презерватив и опустился на меня сверху. А потом поднял голову, открыл пасть и съел мою жизнь, разжевав крепкими, острыми зубами.
    Закончив, тролль встал и отряхнулся. Опустив руку в карман своего пальто, он вынул пузырчатый, выжженный шлак.
    И протянул его мне.
    – Это твое, – сказал тролль.
    Я смотрел на него: моя жизнь сидела на нем легко, удобно, словно он носил ее годами. Взяв из его руки кусок шлака, я его понюхал. И. почуял запах паровоза, с которого он упал давным-давно. Я крепче сжал его в волосатой лапе.
    – Спасибо, – сказал я.
    – Удачи, – отозвался тролль.
    – М-да. Что ж. Тебе тоже.
    Тролль усмехнулся мне в лицо.
    А потом повернулся ко мне спиной и пошел той же дорогой, которой пришел я, к поселку, в пустой дом, который я оставил сегодня утром, и насвистывал на ходу.
    С тех пор я здесь. Прячусь. Жду. Я – часть моста.
    Из теней я смотрю, как мимо проходят люди: выгуливают собак или разговаривают, вообще делают то, что делают люди. Иногда они останавливаются под моим мостом – отдохнуть, помочиться, заняться любовью. Я наблюдаю, но молчу, а они никогда меня не видят.
    Соль-боль-старый-тролль.
    Я останусь здесь в темноте под аркой. Я слышу, как вы там ходите, как вы там топ-топаете по моему мосту.
    О да, я вас слышу.
    Но не выйду.

    ------------------------------------------------
    Русский меч

    Я заметил их издали. Парень и девушка, молодые, она — лет двадцати, он чуть постарше. Красивые, сильные. Рюкзаки вздымаются над плечами чудовищными горбами, а им — хоть бы что. Идут легко, упруго, словно и не месили непролазную — после выпавших неделю назад дождей — грязь все пятнадцать верст от станции до Орташева…
    Они вынырнули из-за зеленых кулис разросшегося ивняка. Там, на краю старого поля, журчал ручей. Беззаботный, он проложил себе путь прямо поперек заброшенной дороги, не желая знать ни о людях, ни об их заботах… И верно — всем не угодишь.
    Я откинул крышку и полез в подпол. Замотанные марлей, там стояли ряды глиняных корчаг с молоком. Наверняка захотят гости дорогие…
    Пока вылезал, собирал на стол нехитрое лесное угощение — грибы, соленья, варенья, маринады, мед опять же — те двое подошли к самой избе. Постучались — в дверь, что открывается на улицу, хотя и видели, что не заперто. Городские, сразу видно. Деревенские стучать станут только в сенях, перед тем, как в горницу войти.
    Я вышел навстречу — а то ведь иначе так и не зайдут. Был у меня как-то такой случай…
    Встретились в полутемных сенях. Летка, остроухая, черная с белой грудью восточноевропейская лайка, за немалые деньги купленная у знакомого охотника из Будогощи, даже головы не повернула к явившимся — мол, не мое это охотничье дело. Полкана прикормил — вот он и пусть тебе сторожит. Я в лесу работаю. Ну и лежи себе, никто тебя голос подавать не заставляет.
    Куртки-штормовки на моих гостях самопальные, удобные, потертые — сразу видно, в лесах эта пара не новички, хотя кто их знает, конечно…
    — Здравствуйте! — девушка начала. Худенькая, волосы русые кругом сострижены — модная какая-то стрижка, Арафраэль говорил — «градуированное каре» называется. Глаза большие, светло-серые, блеклые. Не встретишь больше на земле Русской синеглазых красавиц. Перевелись. То ли за океан все подались, то ли линзы контактные понадевали.
    — И вам здравствовать, — ответил я, стараясь, чтобы мой бас не перешел бы в совсем уж неразборчивое рычание. — Входите, гости дорогие, откушайте, что послано…
    — А… спросить можно? — казалось, девчонка вот-вот поднимет руку, точь-в-точь как первоклашка-отличница. — Кем послано?
    Признаюсь, я опешил. Вот это прыть!
    — Откушайте, чем Бог послал! — вот как правильно! — она укоризненно уставились на меня. — Потому как всякое яство — от Него, и радость вся, и жизнь сама…
    — Ты из обители будешь, что ли? — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Выследили-таки, черноризцы. Выследили — не зря по окрестным болотам осенью лазали туристы какие-то странные, что под гитару не Высоцкого с Визбором, а «духовное» поют… Думали, я не услышу… Хоронились за тремя болотами, за семь верст почти…
    — Из обители, — кивнула. Странно — на монашку совершенно не похожа. Да и парень… Бицепсы Ван Дамму впору.
    — Ну, и ладно, — я сворачивал опасный разговор. — Входите! А зовут-то вас как, гости дорогие?
    — А… Я — Лика, а он, — девчонка мотнула головой, — он у нас Ярослав. Правильно?
    — Умгу, — выдавил из себя парень. Разговаривать он явно не желал. И еще — он меня очень боялся. По хорошему боялся, как боится настоящий солдат сильного врага — что и помогает ему, солдату, не лезть на рожон, а драться с умом и толком.
    Гостья моя слегка замешкалась, себя называя — то ли уже привыкла в обители к монашескому имени, называть которое не хотела, то ли придумала вымышленное… Осторожничают, верят, видно, что если назвать свое подлинное имя, отдаешься во власть его услыхавшего… Ле Гуин, Урсула — или как там тебя?
    Вошли в горницу. Лица гостей моих разом, как по команде, обернулись к красному углу — однако на треугольной полке для образов у меня был свален всякий нужный в хозяйстве мелкий инструмент, икон же не было в помине.
    Ни он, ни она, похоже, ничуть этому не удивились. Даже не спросили — на что же им, православным, креститься, в дом входя? Парень быстро оглядел все вокруг — цепко, остро, умело; похоже, уже прикидывал, чем и как здесь можно драться, если до этого дело дойдет.
    Я усадил их за стол. Перекрестились они (глаз с меня не сводя!), слова свои заветные пошептали — а едят едва-едва. И — видно ведь, что голодные! — а едят мало, словно только что отобедали, а у меня — только из вежливости. И еще — осторожничают. Ярослав этот молоко медленно-медленно тянул, точно боялся — на дне жаба окажется. Помилуйте, что вы, давно время таких шалостей прошло…
    Но — все же поели. Мало, мало — но честь хозяину оказали. Я потянулся к пыхтящему самовару.
    — Чайку?
    — Это можно! — откликнулась Лика. Сама маленькая, русая, лицо округлое, приятное; совсем хороша была бы, — но вот глаза эти блеклые… Ровно у мертвеца, убереги нас силы лесные!
    Налил им чайку. Сидим. Молчим. Закон строг — пока гость не насытится и сам говорить не начнет, расспрашивать его невместно.
    Ярослав — туча тучей. А Лика эта вроде как ничего, освоилась. Глазками — туда, сюда, по углам, по полкам, по печке…
    Но — вот наконец и с чаепитием покончили. Пора уже мне, как Бабе-Яге, гостей спрашивать с пристрастием — «дело пытаешь, али от дела лытаешь?»
    — Мы, Михаил Андреевич, к вам специально приехали, — Лика о край стола кончиками пальцев оперлась, так, чтобы руки провисли, чтобы напряжение в связках чувствовать — волнуется. — Специально… повидать вас хотели, поговорить… Братия наши в здешних краях бывали, принесли весть… Мы и решились… Отец-настоятель отпустил и благословил…
    Вот так так! Это что ж за новые веяния? Совместная у них обитель там, что ли? Верно, отстал я от жизни, отстал…
    — Так с чем же пожаловали, гости дорогие? О чем со мной говорить-то можно? Человек я лесной, дикий, который уж год из дебрей своих носа не высовываю…
    — Вот про дебри-то мы вас спросить и хотели, — голос у Лики чуть звенит. — Почему у вас такая деревня странная? Все вокруг — и Павлово, и Рокочино, и Дубровка — в развалинах, а в Орташеве все дома как новенькие? Не осели, не покривились, крыши как только что крыты…
    — Огороды незаросшие, — внезапно вмешался Ярослав. Голос у него сильный, упругий — приятный голос. — Им бы давным-давно бурьяном покрыться
    — а тут чистая земля! Вскопанная, взрыхленная — навозу подкинь и можно сажать…
    — И поля такие же! — подхватила Лика. — Повсюду они лесом зарастают — а у вас словно под парами стоят. Вот мы и удивились… и братия наша удивилась…
    — Так неужто же отец-настоятель ваш так этим заинтересовался, что погнал в эдакую даль?
    — Конечно! — выпалила Лика. — Кто знает, может, на этом месте благословение… может, тут подвижник древний жил или даже святой, и теперь заступничает за землю осиротевшую? Как же нам не выяснить?.. Тем более, что обитель наша тут неподалеку, в Пестово… до Кипрени на поезде, а пятнадцать верст — так это ж пустяки!
    — А с чего вы решили, что я об этом что-то знать должен?
    — Так вы ж здесь живете! — Лика руки перед грудью стиснула молитвенно, вся вперед подалась. — Вы все видите, все знать должны! Вам-то самим — неужели это не интересно?!
    Интересно, не интересно… А чего ж тут интересного, если я сам это все и делаю?!
    И тут словно бы повело меня что-то! Да сколько ж можно прятаться, следы путать, от каждого шороха вздрагивать?! Сколько можно этим черноризцам в пояс кланяться?! Раньше-то — никого и ничего я не боялся. Забрало не опускал, на медведя с одной рогатиной выходил — и ничего. А монаси эти, божьи заступники… Власти, правда, у них сейчас не в пример больше, чем раньше — глянь-ка, Священный Синод уже и парламент заменил, и президента, а патриарх сам, бывало, в Кантемировскую танковую да Псковскую десантную выезжал, да не с проповедями, а с инспекциями… Инквизицию пока не ввели, но опять же, кто их знает… Раскол-то до сих пор памятен. Правда, хватило у черноризцев ума — не вбивают учение свое в головы паровым молотом, уроки Закона Божьего только для желающих, молитвы опять-же только для них… Никто вроде бы никого не насилует, а народ как-то уж слишком рьяно к храмам потянулся… А разговоры! (Я хоть и в дебрях сижу, а что на свете делается — знаю) Разговление, неделя страстная, суббота родительская, заутреня, вечерня, а ты в какую обитель, а я такой вклад за упокой сделала, а батюшка вчера на проповеди так про муслимов этих страшно говорил…
    Ну да меня это пока не коснулось. И верно — хватит прятаться. А если и двинутся против меня черноризцы всей силой — так давно пора застоявшуюся кровь разогреть. Тем более, что это ж война бескровная…
    — Так а что ж домам тем не стоять, коли я сам за ними приглядываю? — я себе еще чаю налил, откинулся вольно. Мол, нипочем мне все ваши намеки.
    — За всей деревней? — у Лики глаза округлились. — Один? А зачем?
    — Жду, когда хозяева вернутся, — я плечами пожал. — Что ж тут странного?
    — Да не под силу это одному человеку! — выпалила Лика. — Как так можно? И поля, и огороды — тоже вы?
    — Тоже.
    Переглянулись они. Ясно, что ни единому слову не поверили.
    — Ежели за домом постоянно следить, не запускать — так и трудов-то особых прикладывать не приходится… — я добавил.
    Пресеклась беседа. Не ожидали они, верно, что я так просто, в лоб, им все выложу. Интересно, что дальше станут делать.
    Лика поднялась первой — судя по всему, она, а не Ярослав, была главной в этой компании.
    — Спасибо за хлеб, за соль. Спасибо этому дому, пойдем ко другому…
    — Да куда же вы пойдете? Оставайтесь. Горниц у меня две. Не стесните…
    — Невместно нам в доме без святого образа ночевать, — мрачно проговорил Ярослав.
    Я пожал плечами.
    — А по мне крыша над головой есть — и ладно!
    — Сказано — не хлебом единым… — насупился было парень, но Лика (она-то, видать, поумнее оказалась) за рукав его дернула — молчи, мол, дурак, все испортишь…
    — Спасибо-спасибо, — скороговоркой, — так и сделаем, Михаил Андреевич, не сомневайтесь… Мы тут погулять хотели бы… Рюкзаки вот только бросим — и пойдем… — а сама на меня выжидательно смотрит: не схвачу ли за руку? не начну ль отговаривать?
    — Ну, так и отчего же не погулять? — я пожал плечами. — Да только что ж по нашей деревне ходить-то? Два десятка изб пустых, запертых да заколоченных — что в них интересного?
    — А вот нам и интересно, как это вы их в сохранности содержите, внутрь не входя? — приняла вызов, молодец, Лика, уважаю. И каким ветром тебя только в невесты божьи занесло?
    — Да вот так и содержу. Когда крышу подлатаю, когда еще что по мелочи сделаю… — я дразнил ее и она это чувствовала. Ничего — ничего, раз такая смелая — пройдись-ка по деревеньке нашей в сумерках… а то еще на Мохово Болото сходи — там, где Моховый Человек под луной бродит-вздыхает, на судьбу жалуется… Не знаю, поможет тебе тогда молитва твоя, девонька, или нет… Хотя — говорят, что у кого из них вера и вправду есть, так на многое способны.
    Вот мы и проверим, на что. Рюкзаки они и вправду во второй горнице оставили — и шасть — шасть на улицу. Ну, мне за ними следить недосуг — по хозяйству дел полно…
    По деревне они долго лазали. Все дома, гляди-ка, обошли, ни одного не пропустили. И чего только вынюхивали? Что тут у нас вот так, с наскоку, вынюхать можно?
    Я с огородом покончил, топор прихватил, гвоздей там всяких, и прочего
    — и тоже на улицу. Гости мои как раз перед избой бабки Васюшки застыли. Ну застыли и застыли, мне-то какое дело? А потом смотрю — Лика, не стесняясь, рубаху расстегнула, за крест нательный, с шей его не снимая, взялась — и что-то нараспев тянет, ровно молитву. Ярослав рядом и — клянусь Перуном! — стоял он так, словно в руках автомат держа и поминутно ожидая, что кинется на него кто-то…
    Почуяли неладно.
    Но да мне-то что, я иду себе, насвистываю, топориком так слегка помахиваю… Далеко до гостей моих было, нипочем бы обычному человеку не разобрать Ликиных слов — а я вот разобрал и, верите ли, нет — пробрало меня от них до самой печенки. Вот ядрена кочерыжка, знает девка свое дело, не зря ее отец-настоятель главной поставил, ко мне отправляя… умный, видать, черноризец, мозги жиром еще не заплыли…
    Потому как не имели слова Лики ничего общего ни с «Отче наш», ни с «Богородицей», ни вообще с какой-либо молитвой. Заклятие это было, именем их сильномогучего Бога запечатленное заклятие, изгоняющее бесов. Так вот в чем оно дело-то, значит… Да, смекнули умные головы, что не с хоругвями да святыми образами ко мне в гости ездить надобно, а присылать вот таких… «Верные, не знающие сомнений», — не про таких Стругацкие Аркадий с Борисом писали, да уж больно точно сказано. Потому как Изгоняющий хоть с малейшим сомнением — уже не изгоняющий.
    Так что гости у меня оказались и впрямь знатные. «Экзорцисты» по-импортному, «бесов изгоняющие» по русскому строю. И притом из лучших — потому как не требовались ей, Лике сей окаянной, ни молебствования, ни ходы крестные, ни святая вода, ни образа… Ничего, кроме нательного креста да веры ее. И правильно, потому как со всеми другими я бы справился… Ух, молодец же ты, настоятель неведомый, быстро соображаешь, хорошо, толково… Жаль только, нельзя тебя теперь в живых оставлять. Больно много знаешь… или же слишком о многом догадываешься.
    Меня завидев, Ярослав качнулся навстречу. И — не шагнул, не прыгнул, а как-то очень плавно, мягко потек навстречу.
    — Стойте! Нельзя сюда! — он выбросил руку, то ли стремясь задержать, то ли предупреждая… Я отшвырнул его в сторону — одним ударом, как встарь, как в лихом кулачном бою на льду Волхова, когда сходились Славенский Конец с Плотническим… Хоть и обучен ты, паря, новомодным своим штукам, когда одним пальцем стену бетонную пробивают, а против настоящей силы тебе, видать, еще стоять не приходилось.
    Ярослав всхлипнул и осел.
    Лика не обернулась — тянула и тянула на одной ноте свое тягучее песнопение; а там, в Васюшкиной избе — я знал — катается сейчас по полу, корчась и тонко визжа от боли, мохнатый серенький клубок, и торчащие руки-ноги бессильно колотятся о доски. И не он один. И в бане, и в овине, и на гумне, — всюду кричат, исходят одному мне слышным воплем те, кто мне помогал. И — кому помогал я. Помогал и оберегал…
    Домовой не выдержал. Да и не мудрено — вера в Лике чувствовалась такая, что, казалось, скажи она сейчас, за неимением горы, дальнему лесу — «иди и встань рядом!» — послушаются деревья и вся армия лесных хозяев ничего не сможет сделать.
    Домовой не выдержал. Он внезапно возник прямо на крыльце, напротив творящей свое дело Изгоняющей — верно, бедняга совсем ополоумел от боли и страха. И — в последнем проблеске уже гасшей жизни увидел меня.
    — Спаси-и-и… — только и успел выдавить он, уже охваченный яростным белым пламенем.
    Вспарывая душу, по мне хлестнул бич, усаженный острыми шипами. Древняя ярость толкнулась в сердце — впусти, позволь, как раньше, врага — вмах, отомсти, не дай уйти невредимым!
    Но я так же очень хорошо знал, что все это сейчас бесполезно.
    Меня Лика не замечала. Похоже, она вообще вокруг себя ничего не видела — только тот пылающий круг, в котором с воплями тонули, сгорали, распадаясь невесомым прахом, ненавистные ей демоны…
    Я замахнулся. И — тотчас опустил руку. Сила моя не значила здесь ровным счетом ничего. ОН, Белый Христос, охранял своего верного воина лучше любых оберегов.
    За моей спиной поднимался Ярослав, поднимался, сплевывая кровь. Не растерянный, не ошарашенный — словно все шло, как он и предвидел. Ярослав, Ярослав… Проклятое имя!
    Сейчас, сейчас он вцепится мне в горло. Маски сброшены. Но — этого мальчишку я не боюсь. А вот его спутница…
    Крики и в амбаре и возле баньки стихали. А я стоял, бессильно уронив руки, и ничего не мог сделать. Даже если бы я сейчас начал рвать Ярослава на куски — Изгоняющую это бы не остановило. Ее вообще ничего бы не остановило. Только…
    Нет! Я же запретил себе даже вспоминать о нем! Должна же эта безумная девчонка остановиться, когда прикончит всех несчастных обитателей васюшкиной избы! И тогда мы с ней поговорим по-иному.
    Я ощутил на плече руку Ярослава.
    — С ума сошли вы, что ли?! Ваше счастье, что я не дерусь со стариками!
    Глаза у него были совершенно бешеные. Э, братец, слабоват ты, гнев да ярость — не про Христовых воинов…
    Лика была по-прежнему внутри тугого, непробиваемого кокона силы, и я повернулся к мальчишке.
    — Стариками? — я прищурился. — Еще раз с ног тебя сшибить?
    Он дернулся и прежде, что я успел пошевелиться, его кулак врезался мне в подбородок. Я опрокинулся на спину, захрипел…
    — Славные у меня ныне гости… Вежливые и обходительные… — я приподнялся на локте.
    Он, похоже, растерялся. Бил он по-настоящему, и любому другому этот удар сломал бы челюсть. Парень оказался настоящим мастером. Что ж, отрадно, я все еще на что-то способен. Ярослав, похоже, уверовал, что первый раз не я сбил его наземь, а он сам упал, оступившись… Неплохо, неплохо. Еще не разучился глаза отводить…
    — Сказали ж вам — не подходите… — забубнил парень.
    Кряхтя, я поднялся.
    — Короче. Шмотки свои забирайте — и чтоб духу вашего в деревне не было.
    Ярослав вдруг недобро осклабился.
    — Думал, не узнаем про бесовские штуки твои?! — прошипел он, брызгая слюной. — С нечистым якшаешься! Ну ничего, владыко на тебя управу найдет… если только мы прежде не справимся…
    — Парень, да ты, верно, в поезде перебрал, — я повернулся к нему спиной и пошел прочь. — Рюкзаки ваши я на улицу выставлю.
    И тут Лика пришла в себя.
    Взгляд ее прожигал. Глаза из бесцветных превратились в ярко-зеленые; беспощадность уже уходила из них, и вместе с ней, казалось, Изгоняющую покидала жизнь.
    — Да у вас же бесы в деревне, Михаил Андреевич!..
    — Скажи своему спутнику, чтоб ваши вещи забрал. — Я шел дальше.
    — Вещи наши забрал? — ее голос звенел. — Вещи забрать нетрудно…
    — Ну так и забирайте. И на вашем месте я не стал бы здесь задерживаться.
    — Почему же?.. Тут же у вас такое творится!.. Бесы, бесы, вы что, не понимаете?..
    — Оставь, Лика, — прохрипел парень. — Все он понимает. Он тут с этими бесами ест-пьет…
    — Так вот кто деревню-то держать помогает… — протянула девица. Догадалась наконец-то.
    — А с чего это ты взяла? — я взглянул ей прямо в глаза.
    — Пока ты изгоняла, он на тебя едва не кинулся, — прошипел Ярослав. — Да только побоялся. Почуял, верно, силу твою…
    — Он у тебя, Лика, явно с катушек съехал, — я равнодушно пожал плечами. — Чудится ему невесть что…
    — А вы что же, в бесов не верите? — от возмущения она едва не задохнулась.
    — Верю, не верю… мое это дело, девонька. Одним словом, пошел я.
    Они остались позади. И я услышал:
    — Ну, и ладно. Пошли дальше. Я чувствую, бесовское здесь место. Работы хватит…
    Хотел бы я знать, где еще они нашли подобное же место!
    «Арафраэль!»
    «Здесь. Давно. Смотрю…»
    «Мне ее не остановить.»
    «Это неправда. Ты можешь. И ты остановишь.»
    «Я не прикоснусь к нему!»
    «Да, ты слишком хорошо его спрятал! Что, обидно теперь доставать?»
    «Нет. Не обидно. Но… если я достану его…»
    «Правильно. Пославший их об этом узнает.»
    «А ты? Ты ничего не можешь сделать?»
    «Против Белого Христа я бессилен, и ты это знаешь. Здесь было последнее место, где мы нашли приют — благодаря тебе. Если оно погибнет, то падем и мы.»
    Голос у моего собеседника спокоен и ровен — духи не умеют говорить иначе. Даже перед лицом собственной гибели. Впрочем, я до сих пор не знаю, страшит ли она их и что ожидает это племя за порогом их странного земного бытия.
    «Так что же делать? Они убивают тех малых, что остались в домах, доверившись мне!»
    «То же, что делал и всегда. Один. За всех. Противу всех!»
    «Вот уж не знал, что духи знают стихи Цветаевой!» — невольно удивился я.
    «А что ж в этом такого — она ведь давно одна из нас… В Свет ее не взяли, но и Огонь она тоже не заслужила… В общем, или ты достанешь его — или нам конец. Тебе тоже. А если это случится — кто в Последний Час отроет спрятанное тобой сокровище?»
    Я умолк. Возразить на последний аргумент Арафраэля, казалось мне, нечего. И все же надо попытаться…
    Неужели ты боишься, ты, от одного имени которого трепетали гордые киевские властители?..
    Нет, я должен ее остановить! И пусть никто не в силах предугадать исход схватки. Быть может, Изгоняющая возьмет верх — и тогда тщательно укрытое в болотных мхах сокровище бесполезно и бесцельно проваляется в тайнике еще незнамо сколько столетий, до тех пор, пока не высохнет топь. Все так, но если я не вмешаюсь, эта безумная монашка перебьет всех до единого домовых, банников, овинников, запечников, гуменников, полевых, кикимор и прочих, а потом возьмется за леших с водяными, закончив свой «дранг нах остен» Арафраэлем и его сородичами. И потому я не мог больше мешкать.
    «Арафраэль!»
    «Ты решился.»
    «Решился. Доставь мне его. Видишь же, из деревни мне не уйти…»
    «Они сразу же заметят меня. И могут связать. Лучше давай я тебя туда вмиг домчу. А уж дальше — ты сам.»
    «Хорошо! Действуй!»
    Я потерял из виду Изгоняющую и ее спутника. Здесь, на дальнем конце деревни, куда эта пара еще не сунулась, не боясь солнечного света, из всех щелей выглядывали искаженные страхом лица. Лица тех, кого я поклялся защищать и оборонять. И теперь пришла пора исполнить клятву.
    Мягко толкнула в спину упругая воздушная волна. Разогнавшись над полем, Арафраэль, дух Воздуха, осторожно подхватил меня — и замелькали, сливаясь в сплошной ковер, поля, узкие лесные языки, старые сенные сараи, серые от времени, и, наконец, сплошной, неразрывный лес. Черно-зеленые копья елей пробили легкомысленно шуршащую листву ольшаников и березняков — пройдет время и на этих местах воздвигнутся мрачные и торжественные еловые боры; серовато-бурые мшистые болота, темные замки густо заросших корабельными соснами островин; черные, прозрачные озера среди бескрайних моховых равнин. Сейчас, сейчас… вот уже и приметная раздвоенная береза на самом краю болотного поля…
    Удар настиг нас внезапно — словно кинжал убийцы, что разит в темноте проулков, вырвавшись из-под черного, сливающегося с мраком плаща. Была ли это молитва той, что назвалась Ликой, или же она отбросила словесную шелуху и одна только ее Вера привела в действие могучие небесные легионы — мне не дано было узнать. Арафраэль вскрикнул — именно вскрикнул, словно тяжело раненый — в грудь навылет — человек. Мхи рванулись мне навстречу… и спасли, приняв на себя всю мощь земной смертельной тяги.
    Лика, Изгоняющая, или как там ее звали на самом деле, дотянулась-таки до меня выкованным в горне Белого Христа незримым оружием.
    Я стоял по грудь в болоте. Всхлипывая, из толщи мохового одеяла, точно кровь из раны, сочилась бурая жижа. До костей ни с того ни с сего пробрал мороз — верно, от предстоящего. Арафраэля было не видно и не слышно. Я окликнул его — раз, другой; молчание. Кое-как выбравшись из ямы, я потащился дальше. До заветного укрывища оставалось совсем немного. А в ушах стоял предсмертный стон — там, в брошенном Орташеве, расставался с жизнью еще один из тех, кого Саймак точно и метко (не иначе, сам с ними повстречавшись!) назвал «малым народцем»…
    Грудью раздирая мох, я добрался-таки до заветной березы. Остановился. Болезненно корчась, сжалось сердце. Вот он. Здесь, под ногами. Заветное мое сокровище. Мое — и не мое. Отданное мне Судьбой на хранение, когда по всей Руси пылали пожиравшие «идолов» костры, знаменуя небесную победу именуемого среди людей Белым Христом…
    Вот он, совсем близко. Протяни руку — и сам Перун ниспошлет тебе силу разящих молний. Сколько раз спасало лежащее в болотной ухоронке русскую землю, уже и не упомнишь. И на берегах Невы, когда семь сотен дружинников Александра Ярославича в прах разнесли семижды более сильное войско, и на чудском прогибавшемся льду, что плавился от лившейся на него человеческой крови, и под Раковором, и в злые годы Ольгердовщины (забыли ее, ох, забыли! а ведь ничем не лучше степной напасти эта была!), и в аду Куликовского Поля, когда ничтожные двенадцать сотен Боброка по-иному повернули ход уже проигранного было сражения, и потом, в черные дни тохтамышева разорения, и после, после, после… Я помню, как, рассеченная, горела броня крестоносных танков под Кубинкой страшным предзимьем сорок первого, и помню лицо того чумазого танкиста, как две капли воды похожего на зарубленного мной под Раковором тевтонца — когда пеший новгородский полк грудью да частоколом копий остановил смертоносный разбег орденской конницы…
    И долгие века потом не достававшийся — когда росла страна и штыки ее солдат шли от победы к победе, прославленные от Босфора до Парижа, от Сан-Франциско до Кушки; извлеченный лишь в тот день, когда стало ясно — остановить немецкий танковый клин под Кубинкой спешно стянутые ополченцы (винтовка на пятерых да граната на десяток) уже не смогут.
    Русский Меч.
    И вот теперь — достать, чтобы спасти доверившихся мне?
    Ветер, словно взъярясь от моей нерешительности, бросился вниз, раздирая тело об острые пики елей. Ударил в лицо — словно дал пощечину трусу, все еще надеющемуся, что как-нибудь да уладится…
    Нет. Не уладится.
    Ну, пришел и наш черед.
    Моя рука погрузилась в землю, и зачарованные пласты Великой Матери послушно расступились. Пальцы стиснули горячую — точно она раскалилась от снедавшей Меч ненависти — рукоять.
    Идем же.
    Раскрылись недра и лесные глубины, и мириады призрачных глаз взглянули мне в душу. Согнешься? Или все-же выступишь против непобедимого противника? И мне почудилось, что одноглазый старик в широкополой шляпе на миг мелькнул передо мной; а за ним — иные… те, что пали.
    На деревенской улице я оказался в следующий миг.
    Лика, стоя уже перед другим двором, вновь тянула свою жуткую изгоняющую песнь-заклинание; и слух мой вновь обожгли тонкие стоны умирающих младших братьев.
    — Стой, именем Сварога!
    Меч тускло блестел в моей руке. Неказистый, железный, без всякий украшений, он, тем не менее, нигде не был тронут ржавчиной.
    Лика медленно повернулась ко мне. И — меня продрало до костей свирепым морозом ужаса: на лице ее увидел довольную, можно даже сказать — счастливую улыбку. Ярослав куда-то исчез, растворился, сгинул — словно его никогда и не было. Мы остались вдвоем.
    — Вот я и у цели. Ты сам вытащил бесовскую железку из тайника! Сам… Всеслав.
    В глазах у меня помутилось. Она знала! Знала все с самого начала! Или… или не она?..
    — Отдай мне его. Отдай сам. — Она менялась. Дрожали, расплываясь, очертания тонкой девичьей фигурки, и на месте монашенки Лики появлялась совсем иная женщина… Высокая, статная, коронованная нимбом золотистого света, в одеянии белого льна, с прижатым к груди всесильным крестом…
    Так вот кого они послали за Мечом!..
    — Здравствуй, Хельга. Правда, Лика мне нравилась больше.
    — Узнал… — она усмехнулась. — Лика… она хорошая. А для меня важно сходство не внешнее… Но мы отвлеклись. Так отдашь ли ты его сам?
    Я молчал.
    Мы никогда не встречались с тобой, Хельга — или, по-русски, Ольга, Ольга Святая, первой принявшая крещение, чей внук стал Равноапостольным… Ты умерла в 969 году от рождества твоего Белого Христа, ну а я, Всеслав, жил столетием позже, сойдясь в смертельной схватке с Ярославичами. Ты ушла Наверх — а я остался.
    Не так уж сложно избежать и райской тоски, и адской скуки. Нужно лишь ЗНАТЬ.
    — Я так и знала, что ты не удержишься и ринешься защищать твоих бесов. — Каменными глыбами падали беспощадные слова. — Это оказалось просто, очень просто… Я пошла на это, потому что один лишь этот меч, меч из глубин времен, когда Титаны еще не были повержены, помогает держаться здесь таящимся врагам рода человеческого. Тот, чье сердце полно любви, просил тебя отдать Меч добровольно.
    Наверное, надо было торговаться. Но, как тогда, на истоптанном снегу берега Немизи, когда, спасая войско, шел к целовавшим крест — «не будет тебе никакого вреда!» — Ярославичам, Изяславу, Святославу и Всеволоду, зная уже, что обманут и схватят, не мог отступить я и сейчас. Я, Всеслав. Всеслав Полоцкий, еще в те годы прослывший первым волшебником и ведуном славянской земли…
    — Нет. — Я поднял меч. Не на женщину — но на Того, Кто стоял за ней.

    Их так и нашли. Немолодой мужчина, единственный, кто жил в брошенной деревне, крепкий парень в брезентовой штормовке, и невзрачная девушка, почему-то облаченная в одеяния из чистейшего белого льна. Раны запеклись, но оружия так и не нашли. Парня и девушку в белом как будто бы зарубили, — как будто бы даже мечом — а в мужчину словно бы ударила молния.
    А во многих обителях треснули образа святой Ольги Киевской.

    Прошла зима, и на низкой кипренской платформе, когда отошел остановившийся всего на минуту поезд «Москва-Бутырская», остался молодой, подтянутый парень, что не перекрестился, проходя мимо местной церквушки.
    В его паспорте стояло имя — Всеслав Брячеславович Полоцкий.
    Надо было отыскать Русский Меч.
  15. Atlas Генератор антиматерии

    ведипедия формулирует отчетливо
    историко-приключенческий роман, действие которого происходит в вымышленном мире, близком к реальному Средневековью, герои которого сталкиваются со сверхъестественными явлениями и существами.
    принципиальное отличие чудес фэнтези от их сказочных аналогов в том, что они являются нормой описываемого мира и действуют системно, как законы природы.
    fiatik нравится это.
  16. Эйрел Пыльный Кварковый дезинтегратор

    пафос тут не причем.
    текст - могу оценить, если наберусь сил прочесть - там фиатик вроде ещё пару закинуть хочет. мне честно наплевать, к чему относится то что я читаю - лишь бы не было фальшиво, тупорыло и в целом х@#во.
    Профессор - эталонное фэнтези, как и Конан. Волкодав - труба пониже, дым пожиже, но оглядываясь на то, с чем он соседствует (сверху Мартин и Сапковский, снизу Бушков, Никитин, Злотников и Головачев), тоже нормальное такое фэнтези. А вот "ночной дозор" к классическому фэнтези не относится. Вообще городское фэнтези это трэш и угар во мраке ада. Фэнтези - чисто номинально, ибо присутствует магия, всё прочее отсутствует напрочь, к тому же претендует на некую долю реалистичности в отличии от всех прочих (ну а хули, вломину даже думать на тему того как могли бы жить люди когда то там давно - вот и пишем о том что видим)
  17. fiatik Генератор антиматерии

    эх, обидел я тебя где-то, сам не заметив
    эти грубые инженеры...:)
    ну да лана
    если сочтёшь интересным - присоединяйся
    если предпочтёшь анонимность, то скинь мнение мне (если мне не хочешь - любому из тех, кто тута постит открыто: Пыльному, Щекну, Атласу, Лютову)
    просто ссылкой выложим
    не захочешь - так не захочешь:)
  18. Эйрел Пыльный Кварковый дезинтегратор

    ну чо... дочитал.
    Первое (в смысле, первый рассказ) - впечатления как у стоматолога, который наблюдает полный рот кривых, но прочных зубов. Языком автор владеет плохо, начало вообще жуткое, местами не к месту "ради нагнетания" упомянутые подробности (а ТЫ видел х@й Апача тролля?), ВЫРВИГЛАЗНЫЕ диалоги, присущие сказкам. Собственно это и есть сказка, только написанная не для детей, и эксплуатирующая старый прикол с драконом (типа кто убьет дракона - сам станет таковым), вывернутый наизнанку. Причина пертурбаций главгероя неизвестна. Рассказ оставил печальное впечатление, но по определению лучше чем второй экземпляр.
    Второе - квитэссенция всего что я ненавижу в долбославии - Рюсский Дух, христиане - козлы, Перун - владыка, бла-бла-бла. Х@#ня короче, причем полная, хоть и неплохо написанная. Автор явно начитан, однако о религии и о язычестве не знает вообще нихера, что чувствуется. Короче говоря, не удивлюсь если автора сего я уже называл в списке тех мудаков, которых я не люблю видеть на книжных прилавках.
    fiatik нравится это.
  19. fiatik Генератор антиматерии

    блин, а мне первый в кайф пошёл
    читал и тащился, чессло
    притча о жизни, вечная тема, The Wall и Yesterday
    во, точно, стенку на ночь послушаю
    возможно потому, что увлёкся (да и подустал), и языковые ляпы ваще не замечал
  20. Эйрел Пыльный Кварковый дезинтегратор

    я сказал "оставил печальное впечатление". Печальное, а не блевотное, в отличии от второго, не смотря на взрослый и грамотный стиль написания последнего. Это, а так же метафора с зубами, должны навести тебя на мысль что я в замешательстве -с одной стороны косяки и кривизну нужно лечить, с другой стороны оно и так крепенько. К тому же, печаль от такого вот финала вполне закономерна, ИМХО. Финал хороший, мораль оформлена по ГОСТу. Но вот то что вытворяет автор в начале и в диалогах я просто не знаю как назвать. Гротеском? Или просто долбоебизмом?
    не важно. всё равно второй рассказ - идейное говно - ввиду того что автор хоть и умеет писать и весьма начитан, но вот по сюжетообразующей религиозной матчасти дуб дубом.
    fiatik нравится это.

Поделиться этой страницей